Много замечательных фактов слышала я от отца; между прочим, он рассказывал о молодом Шишкове, который воспитывался в доме у моего деда; должно быть, в то время многие считали безопаснее для юношей воспитание в Москве, нежели в Петербурге. Дед Шишкова некогда занимал важный пост министра народного просвещения. В числе портретов, писанных тетушкою Марьей Алексеевной, я помню прекрасный портрет молодого Шишкова. Совсем еще юноша, блондин, он имел мелкие и живые черты лица и быстрый взгляд. Он написал стихотворение, в котором высказал весьма свободные мысли; об этом узнали, он был арестован и отвезен в Петербург. Император Николай Павлович приказал привезти его во дворец и спросил, указывая на это стихотворение:
– Это ты писал?
– Я, ваше величество, – живо отвечал Шишков.
– Читай, – сказал государь.
Молодой человек прочел свое сочинение с одушевлением. Государь рассердился и приказал заключить его в дом умалишенных; однако, из уважения к деду, служившему при дворе, неосторожного юношу вскоре выпустили. Это было, должно быть, самое тяжелое наказание, какое может постигнуть человека; в молодости я знавала старинную знакомую Тучковых, госпожу Перваго (незаконную дочь Стрешнева-Глебова), которая была подвергнута подобному же наказанию за какие-то неосторожные речи. По ее словам, трудно себе представить, какое влияние оказывает на здорового человека общество психически больных; и действительно, в ней осталось что-то странное на всю жизнь.
По выходе из сумасшедшего дома она была сослана в Вятку, куда прибыл, тоже не по своей воле, Александр Иванович Герцен. Узнав о его приезде, госпожа Перваго, не знавшая его лично, обратилась к нему письменно с предложением заказать вместе панихиду по Рылееву и его товарищам; но Герцен отклонил это предложение, считая ребячеством, которое могло направить его еще дальше, без всякой цели, без всякой пользы. Госпожа Перваго очень рассердилась на Герцена за отказ и никогда не могла простить ему этого факта, считая его признаком трусости; изведав всякие невзгоды и не ожидая ничего от жизни, она не боялась никаких наказаний и находила отраду в поддразнивании властей.
Не помню, в 1845 или 1846 году поселились в нашем соседстве премилые люди: Алексей Дмитриевич Желтухин и жена его, Елизавета Николаевна. Отец Желтухина, Дмитрий Алексеевич, бывал у моего деда, поэтому, вероятно, молодые Желтухины и приехали познакомиться с нами. С первого свидания мы сошлись с ними; они оба пели очень мило и были большие охотники до любительских спектаклей. Отец мой также очень полюбил Желтухина, который звал его, как и мы, «папá». Мы подружились и с его женою, Елизаветой Николаевной, стали всей семьей ездить к ним; по субботам они приезжали к нам, оставались до понедельника; их отъезд каждый раз очень огорчал нас. Они привозили с собою много книг с драмами, комедиями; Желтухин читал нам вслух по вечерам, мы обсуждали вместе, какую пьесу выбрать, какую роль взять и прочее.