Сначала нам не верилось, что мы едем за границу, однако начались и серьезные приготовления к отъезду; m-lle Michel торжествовала: наконец осуществлялась ее заветная мечта. Нас тоже многое влекло к перемене, к путешествию… Но жаль было расстаться со старой няней Феклой Егоровной и с Огаревым. Он провожал нас до первой станции, вспрыгнул на подножку кареты, крепко пожал нам руки и отдал запечатанную записочку к Наталье Александровне Герцен, потом сел в свое ландо и уехал обратно в Яхонтово, откуда должен был возвратиться к себе в имение.
Во-первых, мы посетили деда в Москве; он с улыбкою провожал нас в чужие края; будь он помоложе, как охотно поехал бы он сам в Италию! Он, который так хорошо понимал архитектуру и живопись!.. В Петербурге мы остановились у меньшего брата моего деда, Павла Алексеевича Тучкова, в то время члена Государственного совета и председателя комиссии прошений. Он и больная его дочь Маша с компаньонкой miss Smith оставались одни в большом доме; остальные члены семьи находились в то время в деревне. Мой отец очень любил беседовать с дядей, но мы обе дичились его. Он мало говорил, когда все собирались к обеду или к чаю, и эта молчаливость, эта тучковская застенчивость старика нас очень стесняла. Когда же он бывал вдвоем с моим отцом, из другой комнаты доносился их оживленный разговор, иногда даже слышался смех.
Мы провели у Тучкова недели три в ожидании паспорта. По воскресеньям ездили на целый день к брату отца, молодому Павлу Алексеевичу Тучкову, и страшно там скучали, потому что дети его были много моложе нас и имели с нами мало общего; помню, что дядя жил тогда на даче, на Черной речке.
Наконец паспорт был выдан, и мы отправились в Кронштадт, где сели на большой пароход, который высадил нас на четвертый день в Штеттине.
Не стану описывать нашего путешествия; все города и страны, которые мы посетили, слишком известны, чтобы о них говорить подробно; скажу только о впечатлении, произведенном на нас первым европейским городом. Хотя Штеттин был совсем маленький городок, однако нас поразила свобода, непринужденность, отражавшаяся на каждом лице, тогда как Петербург производил в то время совершенно иное впечатление. В Берлине мы пробыли дней пять, не более; этот солдатский, несимпатичный город не особенно нам понравился.
Огарев дал моему отцу записочку к берлинскому жителю Герману Миллеру-Стрюбингу, который был для русских вроде проводника; предупрежденный письмом, он встречал отрекомендованных ему русских, показывал им всё, что заслуживало внимания в Берлине, возил их в Потсдам, в Сан-Суси и так далее, а затем провожал до вагона, который увозил их из Берлина.