Я запоздало поняла, что сдерживать свой гнев было ошибкой.
Ханюцзинь схватил меня за запястье и притянул к себе. От жара моего платья его щеки раскраснелись, а на висках выступила испарина.
– Ты не Сарнай.
Моя маска спокойствия дала трещину.
– Я…
Под мой резкий вдох император сорвал с меня головной убор. Моя шея дернулась, а на мраморный пол павильона посыпались жемчужины и кисточки с драгоценными камнями. Ханюцзинь уставился на меня. Тогда его осенило, и он недовольно поджал губы.
– Тамарин.
– Ваше величество, я могу объяснить…
– Осторожно подбирай свои следующие слова, портной, – предостерег он, – или они станут твоими последними. Где она?
– У себя. Дело в платье, ваше величество… она не смогла его надеть. Оно… навредило ей.
Секунда молчания. Ханюцзинь обдумал мой ответ. А затем:
– И как она себя чувствует сейчас?
Я замешкалась. Как себя чувствовала леди Сарнай? Честно говоря, магия платья изменила ее до неузнаваемости. Я даже представить не могла, какую боль она испытывала. Только кто-то такой упрямый и черствый, как принцесса, так настойчиво цеплялся бы за жизнь. Однако я все равно сомневалась, что она доживет до конца недели.
Но если бы я сказала императору, что леди Сарнай при смерти, это поставило бы под угрозу их свадьбу. Мне нужно было время, чтобы придумать, что делать, – ради благополучия Аланди.
– Она… поправляется. Служанки за ней ухаживают.
Я ожидала, что он вспылит из-за обмана, но внезапно уголки губ императора приподнялись.
– Ты хорошо ею притворялась. Даже отец Сарнай не смог тебя раскусить.
Он наклонился, и его пересохшие губы коснулись моей щеки, что для всех остальных выглядело как поцелуй. Но на самом деле он грубо прошептал:
– Пожалуй, так даже лучше, но я настоятельно рекомендую тебе не уделять столько внимания птицам в небе.
Я сглотнула. Так вот что меня выдало. Я не знала, что Ханюцзинь так наблюдателен. С другой стороны, я вообще мало что знала о своем императоре.
– Эдан не будет в обличье ястреба, когда его найдут мои люди, – пропел он. – Он будет мужчиной, как Сина. И получит соответствующее наказание.
Ханюцзинь взял меня за плечо и так сильно сжал, что я вздрогнула.
– Я могу быть милосердным, Майя Тамарин. Могу показать ему больше милосердия, чем лорду Сине. Но все зависит только от тебя.
– Я не знаю, куда он ушел, – повторила я.
А даже если бы знала, все равно бы не сказала.
Ухмылка императора улетучилась, и он снова грубо сжал мое плечо, прежде чем наконец отпустить.
– Тогда молись, чтобы сегодняшнее пиршество прошло удачно.
…
На столе перед нами с Ханюцзинем стояла сотня разных блюд – их хватило бы, чтобы накормить тысячу людей. Художник мог бы блаженно умереть, если бы запечатлел своей кистью столь роскошное пиршество: все цвета и текстуры присутствовали, каждая тарелка – тщательно обдуманное произведение искусства как для глаз, так и для языка.