Я аж даже отпрянул: ну, знаете ли, под таким взглядом не мудрено получить и расстройство отправления естественных надобностей!
Рассмеявшись своему испугу, я подмигнул собаке.
Она навострила уши, не веря своим глазам.
— Лежишь? — брякнул я первое, что пришло в голову.
Она часто-часто заморгала, не веря своим ушам.
— Ну, подожди, сейчас выйду.
И эта немецкая овчарка — поняла!
Не поднимая головы, не отрывая передних лап, даже не шевеля хвостом, она только порывами задних лап и крупа (впрочем, круп — это, кажется, только у лошади, но как-то язык не поворачивается применить в данном случае какое-нибудь другое слово), она только порывами задних лап и крупа выказала мне всю свою ликующую готовность и кокетливую скромность: ну как же, она же хорошо воспитанная фройляйн из порядочной и зажиточной семьи! — ей отнюдь не пристало бросаться на шею первому встречному.
Когда я подошел к ней, овчарка совсем вытянулась в струнку и даже глаза закрыла, давая мне поласкать себя. А потом она носилась вокруг меня, сбивала с ног и даже осторожненько покусывала — собака все же. Но ни разу не залаяла: ей же поручено ответственное дело, и совсем ни к чему, чтобы хозяин узнал, что она отвлекается от своей работы.
Когда мы уже вдосталь накувыркались, я заметил, что она охраняет навес, под которым скопилось уже метра на полтора высотой отменного, свежайшего, духмяного и нежнейшего альпийского сена.
— Эх ты, дурашка! — я легонько щелкнул овчарку по носу. — Тут же сено! Не дай бог, кто с сигаретой — полыхнет, сама заживо сгоришь! А ты пускаешь сюда кого ни попадя…
* * *
В зале я шепнул на ушко Машке:
— Пойдем, я тебе что-то покажу…
* * *
— Славное у вас тут сено, — наконец промолвил я.
— Ага, — согласно выдохнула Машка.
Я посмотрел на собаку, которая все еще ни на шаг не отходила от нас и следила за наши с выражением нянюшки, наблюдающей за новыми для нее играми детей.
— И собаки у вас тут… хорошие.
— Угу, — промурлыкала Машка.
Я подмигнул овчарке. Та, явно из скромности, отвела глаза. Но завиляла хвостом, показывая, что ничуть нас не осуждает.
— А вот наша собака давно бы нас искусала. В кусочки бы изгрызла.
— У вас жизнь другая, — помолчав, сказала Машка.
И ей стоит верить. Она хоть и недолго, всего-то один семестр, но жила у нас и к тому же в обычном русском общежитии, так что она знала о чем говорит.
— Да! — вспомнил я. — Знаешь, у нас даже песенка такая есть: «Собака бывает кусачей только от жизни собачей…»