Таков был конец и Гарлика – единственного человека, не влившегося в коллективное человеческое сознание, оставшегося в одиночестве, в тумане, подсвеченном вспышками злобы и болотными огнями гниения. Человека, чуждого человечеству. Новое человечество смогло прочесть его мысли (и сон), и провело через лес, чтобы исполнить его заветную мечту – но не сумело проникнуть в его сознание, отгороженное силовыми полями Медузы.
Теперь же, когда человечество и Медуза стали одним, эти барьеры рухнули, и поток нового сознания хлынул в Гарлика, приветствуя его и приглашая в новый мир.
«Приди!» – восклицало оно и влекло его за собой, обещая поделиться силой, и гордостью, и радостью, осыпая чудесами сотен «здесь» и тысяч «там», показывая, как понять профессиональную шутку редчайшего специалиста, как ощутить структуру секстины и сонета, моста и фуги Баха. Оно обращалось к нему, говоря о себе «мы», но за ним оставляя благородное право и привилегию на «я». Более того: обещало ему царское достоинство, ибо признавало себя перед ним в неоплатном долгу. Пусть выскажет хоть призрак желания – все, чего он захочет, будет исполнено. «Приди же! Приди!»
Поначалу Гарлик видел в этом многоголосом хоре лишь врагов. «Прячься!» – думал он. Нельзя привлекать внимание! Стоит выглянуть – они раздавят меня, как букашку!.. Но человечество, ставшее Медузой, настаивало, и наконец Гарлик не смог ему противиться. Он повернулся и взглянул в лицо человечеству, каким стало оно теперь: вездесущему, всеведущему, всесильному человечеству, какого никогда прежде не видел.
«Мать честная! – была его первая мысль. – Народу-то, народу!»
И это странно, если учесть, что открыл глаза он на пурпурном утесе, нависающем над долиной, где текла серебряная река. Не «серебряная» в смысле наших поэтов, то есть отражающая в себе свет небес; нет, это был быстрый поток металлического серебряного цвета. Без всякого удивления Гарлик обнаружил, что сидит на своем продолговатом, черном, конусообразном брюшке, упираясь в землю длиннейшими суставчатыми ногами, переломленными посредине, словно соломинки, и почти такими же тонкими. Четырьмя руками с клешнями, как у скорпионов, он придерживал камень, подносил его к черному рту, открывающемуся сбоку, и откусывал по кусочку. Камень был чудесным на вкус. Без всякого усилия повернув голову на сто восемьдесят градусов, Гарлик увидел позади себя Саломею Кармайкл: она была так хороша, что и не описать, хоть и выглядела точь-в-точь как двенадцатифутовый иссиня-черный богомол. Впрочем, как и он сам.