– Мой дорогой малыш, – произнес он самым оскорбительным тоном, – ты болен самым несомненным образом. Ты счастлив? И вообще, ты когда-нибудь был счастлив? Нет. Ну а я намереваюсь исправить эту ситуацию. То есть я предоставлю тебе хорошее начало. Однако всякое лекарство требует от больного сотрудничества. Вы находитесь в скверном состоянии, молодой человек. Вы поражены болезнью, которая именуется среди специалистов ретрогрессивным метемпсихозом личности в его самой что ни на есть вирулентной форме. Вы нетрудоспособны по своей природе. Вы мне не нравитесь. И не только мне – никому.
Ощутив полное уныние, я выдавил:
– Так что же вы намереваетесь делать?
Он протянул мне бутылочку:
– Ступай-ка домой. Войди один в комнату, чем меньше будет она, тем лучше, – и выпей все это прямо из бутылки. А потом жди последствий. Вот и все.
– Но… но что это зелье сделает со мной?
– С тобой оно ничего не сделает. Но много сделает для тебя. Оно может сделать для тебя столько, сколько захочешь ты сам. Но запомни. Пока ты будешь пользоваться ее действием для самоусовершенствования, ты будешь процветать. Но если воспользуешься им для самопревозношения, для хвастовства, для мести, жди предельных страданий. Так что хорошенько запомни это!
– Но что это такое? И как…
– Я продаю тебе талант. У тебя сейчас нет никакого таланта. И когда ты обнаружишь, какого рода дар принесла тебе эта бутылка, воспользуйся им к собственному благу. А теперь уходи. Ты по-прежнему не нравишься мне.
– Сколько я должен вам? – пробормотал я, лишившись к этому времени всякого куража.
– Моя бутылочка сама возьмет свою цену. Тебе не придется ничего платить, если только ты будешь следовать моим указаниям. А теперь иди, иначе откупорю бутылочку с джинном… только не обманись, не с «Сухим Лондонским», хе-хе.
– Ухожу, – объявил я. Мне как раз удалось заметить нечто непонятное в недрах десятигаллонной оплетенной бутыли, стоявшей в конце прилавка, и это нечто мне совсем не понравилось. – Будьте здоровы.
– Зудьте бдоровы, – ответил он.
Выйдя из лавки, я направился вдоль по Десятой авеню, потом повернул на восток, на Двадцатую стрит, но ни разу не оглянулся назад. И теперь я очень сожалею об этом, потому что вокруг этой Лутылочной Бавки творилось в этот миг, вне сомнения, нечто весьма скверное.
Я не успокоился даже тогда, когда пришел домой; однако, заправив за галстук чашечку черного итальянского кофе, почувствовал себя несколько лучше. Наконец я ощутил сомнение во всем происшедшем. Я хотел осмеять всю историю. Однако по каким-то причинам мне не хотелось делать это слишком громко. С легким презрением я посмотрел на бутылочку и ощутил, что из нее на меня что-то глядит. Понюхав бутылочку, я зашвырнул ее за какие-то старые шляпы на верхнюю полку шкафа, a затем сел, чтобы расслабиться. Тогда я любил расслабляться. Я опирался ногами о дверную ручку и скользил спиной по обивке кресла до тех пор, пока не садился на лопатки, a потом было как в старой поговорке: «Иногда я сижу и сужу, иногда я просто сижу». Достичь первой стадии совсем несложно, и до нее обязательно добирается всякий бывалый бездельник, прежде чем ему удается вступить во второе, куда более блаженное состояние. Требуются годы тренировок, чтобы научиться расслабляться до стадии «просто сижу». Я научился этому искусству достаточно давно.