Потом поставил чашку и прикоснулся к пуговицам рубашки… мятой и пропотевшей.
– Душ, – проговорил он.
– Ступайте, – отвечала девушка. Поднявшись, она подошла к комоду, на котором находилась картонная коробка и несколько бумажных пакетов. Из коробки она достала электроплитку. Тем временем он сумел расстегнуть три пуговицы. Потом с легким треском отлетели четвертая и пятая. Каким-то образом он сумел избавиться от прочей одежды. Девушка не обращала на него внимания, она не смотрела на него, но и не отворачивалась, а что-то делала с плиткой. Он отправился в ванную комнату и долго возился там с кранами душа, пытаясь сделать воду приемлемой. Став под душ, он пустил воду по шее и спине. Увидев в мыльнице мыло, пустил воду на голову и долго мылил ее куском мыла до тех пор, пока мягкая и ласковая пена не покрыла ее целиком. Неведомо откуда явилась мысль: Боже мой, мои ребра стали похожи на ксилофон. Надо бы снова обрасти мяском, иначе можно и заболеть, а там и… Потом мысль сама собой возвратилась обратно, перебивая себя: А зачем выздоравливать? Хорошо быть больным. Оставайся больным, чувствуй себя все хуже и хуже. Возмутившись, он неведомо у кого потребовал ответа: кто это тут говорит, что я должен болеть. Однако ответа не получил, если не считать таковым звонкий плеск струй о кафель.
Выключив воду, он вышел из душа и снял с вешалки огромное полотенце. Начав с головы, просушил им каждый волосок от кончика до корня. Потом бросил его в уголке на пол, взял другое и растер им все тело, так что оно порозовело. Он выглянул в комнату, халат оказался на ручке находившегося возле двери мягкого кресла, поэтому он сразу же накинул его на плечи.
Девушка тем временем поливала три сидевших на сковородке идеальных яйца благоуханным жиром бекона, черпая его ложкой. Когда он присел на краешек постели, она ловко спустила все три яйца ему на тарелку, оставив весь жир на сковородке. Яичница оказалась совершенной, белок весь свернулся, а круглые желтки оставались жидкими, однако подернулись пленочкой. С ними соседствовал бекон, подсушенный и ароматный, на четыре коротких секунды не дотянувший до хруста. А еще тосты – золотые снаружи, белые и мягкие внутри, с быстро тающим маслом, спешащим найти для себя укромные уголки и укрытия… два ломтика с маслом, один с мармеладом. И всю эту трапезу освещало солнце, создавая цвета, доступные одному лишь мармеладу и цветному стеклу.
Он ел и пил кофе; ел и снова пил кофе, и запивал его кофе. Все это время она сидела в мягком кресле, и руки ее казались плясунами, под легкими и быстрыми движениями которых пуговицы сами собой прирастали к рубашке.