Пока же он с удовольствием прислушивался к разговору, благодатно поглощая вкусные кушанья и не забывая о кувшине с карпенисионским вином. А входило в него литра три. Да еще две подобных же емкости стояло на подоконнике. Словом, для придания духовных и физических сил перед походом на кладбище хватит. Потому что идти туда ему было все-таки боязно. И не идти нельзя.
И вот что еще странно. Грозный кряжистый Корень за беседой как-то подобрел и смягчился, утончился в облике, Клемма еще больше зазолотился своей шевелюрой, словно на голову ему упал неведомо откуда взявшийся солнечный луч, а Нос стал постепенно терять свой кавказский акцент, как тапочки.
Греческое вино начинало действовать. Но не так, как шуйская водка или самогон, которые вчера пил Велемир. Тогда он только дурел, а сейчас благодушествовал. И наслаждался. Словно попал в элизиум античных теней. О греках и римлянах сейчас и шла речь.
— О великой античности Европа впервые узнала даже не от самих греков-переселенцев, а от арабов из Испании, — говорил Корень. — И от них же получила первые знания. И лишь много позже гуманисты-гуманоиды эпохи Возрождения, едва «найдя» древние рукописи и вооружившись приобретенными знаниями, взялись «возрождать античность» и «улучшать» ее. Прежде чем делать списки с найденных рукописей, как латинских, так и греческих, они занимались их исправлением. А по сути писали заново. На Руси в это время делали списки с византийских икон, а в Европе руками Петрарки, Колюччо, Салютати, Леонардо Бруни, Валлы и других известных гуманистов делали глоссы, маргиналии и правку того, что им досталось. Ведь как они «переводили»?
— Да, как? — спросил Клемма.
— Ситуация с языками в Средние века была совсем не такой, как много позже, с изобретением книгопечатания. По словам Триссино, каждый город, каждый замок, каждая вилла, каждая семья и даже, более того, каждый человек — образовывал некий новый язык, отличающийся от других и словарем и произношением. Но именно в этом и проявляется процесс дифференциации языков, характерный для местностей с неразвитыми общественными отношениями и общей культурой. И можно предположить, что при переводах царил полный произвол. Так как знать достаточно хорошо аттический, эолийский, дорийский, понийский и другие диалекты древнегреческих и древнеримских оригиналов итальянцы не могли. Таким образом «античные тексты» XIII века и превратились в «оригиналы».
— То есть считаешь, что нет ни Платона, ни Аристотеля, ни других античных авторов? — усмехнулся Нос.
— Все это поздние выдумки Средневековья. «Аристотель» по-гречески означает — «наилучшее завершение». А имя софиста Прокла, с которым спорит в своих трактатах Аристотель, переводится как «далекий». Что из этого следует? Неизвестный средневековый автор, оставаясь анонимом, опровергает в своих научных работах идеи о неразрывности связи имен и их предметов другого анонимного автора — «Далекого», предлагая, тем самым, «Наилучшее завершение» его трудам. А что это за трактаты? Они сейчас широко известны и с большим удовольствием муссируются всеми кому не лень. Это «Политика», «Риторика», «Поэтика», «Этика» и «Метафизика». Но «метафизика» вообще-то, если разобраться — пустое слово. Оно означает лишь «после физики». «Мета» по-гречески «после». Очевидно, неизвестный автор подустал от своих «трудов», или умер, или просто ничего лучшего не смог придумать, чтобы как-то назвать свой последний трактат, идущий вслед за «Этикой». Вот и возникло это расплывчатое и ничего, в сущности, не значащее словцо: «метафизика». Но которое можно применить ко всему высокоумному и философичному.