Миша садится на свое место, лицо его от пережитого возбуждения пошло вдруг красными пятнами, он, вероятно, досадует на себя за то, что не закончил речь столь же эффектно, как начал, что растерял к концу иронию и запал, невысказанные аргументы приходят ему на ум и не дают покоя — обычное желание оратора помахать после драки кулаками.
Вопреки моим ожиданиям, Мишино выступление отнюдь не взбудоражило течение летучки. Напротив, оно его подавило.
Молчат записные наши спорщики, завзятые полемисты. Это как в коммунальной квартире — спорят-спорят о том, кому когда пользоваться ванной, а потом вдруг взрывается колонка, и предмет дискуссии сам собою оказывается исчерпан. Миша прогремел, прогрохотал, и возражать ему, очевидно, нет нужды. Волей-неволей Валерий Ефимович завершает летучку, произнеся несколько обязательных оптимистичных фраз о том, что обмен мнениями был, разумеется, очень полезен и что вопросы, поднятые товарищами на этом совещании, надо полагать, еще будут обсуждены по зрелом размышлении на будущих летучках.
Гремят отодвигаемые стулья, народ, замлевший от сидения, потягивается, достает сигареты, щелкает зажигалками, вынужденное осторожное молчание последних минут прерывается разом.
— Ну, дал твой приятель под штангу! — улыбается щербатым ртом Демьян, «ужасное дитя» редакции, золотое перо, основатель «задушевной идейности», то есть жанра проповедей на моральные темы, подкрепленных нешуточным знанием первоисточников, и при этом при всем неисправимый пьяница, впрочем, пока еще веселый, расположенный «под банкой» громогласно отшпарить наизусть Пушкина и Хемингуэя. «Мертвые спят в холодной земле Испании» — есть у него такой коронный номер, которому внимали и заполярные капитаны, и кубанские трактористы, и многие московские дамы, от балерин до продавщиц из гастронома. — Катилина, брат Гракх! Может, по случаю возрождения ораторского искусства по стопарю? «Шахтерка» после ремонта функционирует. — Все близлежащие забегаловки проходят у Демьяна под кодовыми названиями, и везде он принят как свой человек — и «У кота», и в «Профкабинете», и в «Библиотеке», поскольку, несмотря на свой постоянно затрапезный вид, пьет только коньяк. Ради благородного эффекта.
С каким удовольствием я разделил бы сейчас его компанию, да боюсь, что дело никак не кончится предполагаемым стопарем, а отправляться в загул у меня нет сейчас никакого расчета.
— Уж извини, Демьян! — прошу я с такою невысказанной болью, что он ничуть не обижается отказом и, демонически хохоча, отправляется на поиски компаньонов, менее отягощенных нравственными исканиями. По крайней мере на данный момент. Вполне вероятно, что именно Миша и откликнется на зов неприкаянной Демьяновой души. Хотя теперь вряд ли, Миша решил играть в открытую, кончилось время томительных надежд, намеков, выяснений обстановки, судьба выкинула ему шанс, глупо было бы его прозевать. Это не значит, конечно, что придется менять образ жизни, в одночасье отказываться от привычек, обзаводиться новыми друзьями, — хотя и такое бывало, на глазах преображались люди, что твой Райкин, каменели на глазах, еле раздвигали губы там, где раньше хохотали до слез, — Миша не таков. И все же придется соответствовать иному стилю поведения, сначала из чувства долга, по внутренней обязанности, а потом уже и с полным своим удовольствием, ничуть не насилуя себя. И то сказать — только неуверенные в себе люди изо всех сил стараются в новом положении соблюсти натужную аскетическую лояльность, которой и не требуется вовсе, требуется скорее как раз Мишина манера — раскованная, светская, она импонирует, убеждает в успехе дела.