– В коммандо, – брат потянулся, вставая, – доброй ночи.
– Доброй.
– Хуррай!!! – боевой клич англичан разорвал сверчковую тишину ночи, и сразу – выстрелы, звуки рукопашного боя, стоны умирающих, полное боли ржанье лошадей, задетых пулями в сумятице боя.
Упав с полотняной своей постели, я как был в одном белье, так и выскочил на улицу с карабином в одной руке, и бутылкой бренди в другой. Алкоголь – в тлеющие угли костра, выдернув пробку зубами, и туда же – ворох травы, предназначенной для утренней растопки.
– Дрова! И виски на них! – напрягая на шее жилы и силясь переорать ночной бой и свой испуг, кричу Саньке, выскочившему из палатки на четвереньках, – Свет!
– Пресса! Некомбатант! – выскочивший на меня ополченец Мафекинга не слышит, в глазах боевое безумие, длиннющий штык блестит самым устрашающим образом, выпад…
Выстрел! Мёртв. Набежавшие товарищи его не хотят слышать моих криков, видеть надписи «Пресса» на палатке, различимых вполне в разгоревшемся алкогольном свете костра.
Падаю, заметив направленную в мою сторону винтовку, в падении пытаюсь повернуть своё оружие…
Вспышка выстрела, и Санька на фоне костра, вылетевший из палатки с револьвером в руке. Широкий замах, и бутылка с алкоголем летит в голову второму стрелку. Оскалившись, тот отбивает её дулом винтовки, потеряв на секунду концентрацию, и я, покатившись ему под ноги, заплетаю их, валя бритта наземь. Подвернувшимся под руку поленом – по голове! Н-на! Ещё! Ещё!
Вскакиваю, и успеваю, подхватив чужую винтовку, отбить штыковой выпад, да по всем канонам фланкирования – длинным коли! Винтовка застряла то ли в позвоночнике, то ли меж рёбер, и я, оскалившись совершенно безумно, приходя в полное боевое неистовство, уперевшись босой ногой в кровящий живот, выдёргиваю штык.
Приклад – к плечу, выстрел… осечка. Всем своим телом посылаю винтовку как копьё, и она вонзилась в британца, опрокинув на красную африканскую землю. Закачалась в такт скребущим движениям умирающего, гипнотизируя…
Выстрелы, выстрелы, перекаты и паденья, скалящиеся в зверином неистовстве лица врагов перед самыми глазами, и в голове только – Санька, Санька…
В себя пришёл, когда ночную вылазку англичан совершенно отбили, и почему-то – с саблей в руках. Нижнее бельё моё совершенно испорчено порезами, грязью, своей и вражеской кровью, да прожёгами от раскатившихся углей из костра. Босые ступни в ожогах, кожа местами содрана… убей, не помню! Будто сапогами подкованными сверху по ногам, но в памяти – вот ничегошеньки!
– Жив, – одними губами шепчу, видя Саньку с ружьём, такого же… колоритного, и ответная облегчённая улыбка в ответ. Живы!