— Что мне делать, Ника? — вопрос прозвучал жалобно, ненавижу чувствовать себя настолько беспомощной.
— Молиться, — выдохнула она, добираясь до замерзшей земли и пытаясь начертить на ней пентаграмму. Я опустилась рядом, помогая когтями и поддерживая ее. Гул нарастал, его теперь было слышно всем — с деревьев сорвалась стая ворон, злобно закружила над нами. Тело мага начало судорожно подергиваться, а затем его глаза открылись — абсолютно черные провалы, из которых лилась тьма.
— Добрались твари, — выдохнула Ника, заметив это. Не давая встать, она с размаху вскочила ему на грудь и рявкнула на меня, скрючившись над колдуном, словно ворона: — Отойди, — она вытолкнула меня из пентаграммы. — Дальше, не то опять все испортишь!!!
Я на всякий случай отскочила на пару метров. Ника отвернулась. Подняла руки, сцепив их в странном молительном жесте — существо под ее ногами задергалось, извиваясь, словно червяк — и закричала, запрокинув голову.
Никогда в жизни я не слышала ничего более ужасного и, надеюсь, не услышу больше никогда. Если бы тот несчастный в подвале мог кричать, он, наверное, кричал бы именно так. Гул усилился, вторя ее хриплому крику, безостановочно вырывавшемуся из сорванного горла, земля задрожала — памятники крошились и падали, как и церковь, снег таял от жара, идущего изнутри — пятки мне начало жечь, я попятилась, инстинктивно ища укрытия, и увидела часовню. Среди всего этого хаоса она стояла неподвижно, словно не затронутая творящимся безобразием.
Крик достиг ультразвука, заставляя пригнуться к земле, и внезапно оборвался. В воцарившейся нехорошей, выжидающей тишине, я обернулась. Ника смотрела на меня, но от сестрицы осталась только оболочка. Из тщедушного, худенького тела глазами олененка смотрело зло. Я попятилась, понимая, что бежать бесполезно. Незнакомое раньше, животное предчувствие близкой смерти захватило меня.
— Не бойссся… — голос был напряженный, со странными интонациями, а губы двигались так, словно ребенок впервые пробовал говорить. — Дитя тьмы в бесссопассссности…
Отведя от меня тяжелый, словно наковальня, взгляд, оно посмотрело вниз — на распростертого колдуна — и оскалилось. Очевидно, это должно было означать улыбку, но так могла бы улыбаться акула, заметив одинокого ныряльщика.
— Есссссть, — прошелестело оно и подняло отца Дмитрия за шкирку, как котенка. — Мы сссснали, что вссссстретимсссся… Поссссмотри на меня, дитя…
Дальше я смотреть не стала — вполне хватило влажного чавканья и хруста за спиной, которые слишком хорошо были мне знакомы. Ника, Ника, что ты наделала?