Литургия называется также Евхаристией. А почему? Потому что мы благодарим Бога. Это момент, когда ты идешь без всяких жалоб и говоришь:
— Боже мой, благодарю Тебя, что Ты Бог неизреченный, неисследимый, невидимый, непостижимый, вечно существующий и всегда один и тот же, Ты и Единородный Сын Твой и Святой Дух Твой. Ты из небытия привел нас в бытие, и падших снова воздвиг, и не перестал делать все, пока не возвел нас на небо и не даровал нам Твоего будущего Царства. За все это благодарим Тебя, и Единородного Сына Твоего, и Святого Духа Твоего, за все оказанные нам видимые и невидимые благодеяния, о которых знаем и о которых не знаем[4].
Господи, Ты подал нам исключительно много даров, а мы неблагодарны, уже сейчас дал нам рай, дал счастье, здоровье, дал нам и болезни, чтобы мы с терпением выдержали их и справлялись по жизни со всем. Дал нам надежду воскресения, дал нам многое.
Жизнь не мрачна, а красива, когда ты красив и выдерживаешь боль по жизни с хладнокровием.
Наш ум должен открыться, ибо он у нас закрыт. Один человек как-то позвонил мне из США и сказал:
— Мне нравятся твои передачи.
— Почему?
— Потому что ты open mind.
— А что это?
— У тебя открытый ум.
— Ну а какой же еще у меня должен быть ум? Мы ведь в Церкви, разве ум наш не должен открываться? Что ты имеешь в виду, говоря open mind?
— Что ты понимаешь, что происходит в обществе, мире.
Но ведь мы живем в мире. Так, однажды одно малое дитя пришло, и я спросил его:
— Что с тобой?
— Не надо, отче, у меня трудности!
— Да ладно, а сколько тебе лет?
Конечно, ему было лет пять или немногим больше. Но и у малого ребенка есть трудности. Пятилетний, и он говорит мне о своих мучениях.
Спросил я и другого ребенка:
— Хочу спросить тебя, дитя мое: а почему ты совершаешь грехи?
И он дал мне вот такой ответ, хоть и был маленьким:
— Потому что это хорошо!
И как мне после этого приводить ему аргументы? Он меня обезоружил. Я сказал ему:
— Что ты сказал?
— Это хорошо — совершать грехи, отче! От этого чувствуешь себя хорошо! Грехи — это хорошо!
Искренность. Я мог бы заругать его, однако утратил бы контакт с ним, и я ухватился за это и сказал себе: а могу ли я дать этому ребенку что-нибудь лучшее, чтобы он бросил сладость греха? Вопрос не в том, чтобы сказать ему: «Знаешь, то, что ты сделал, это грех!» — а объяснить, как другому юноше, что Святое Причастие слаще той чаши, из которой он опьяняется по вечерам в питейном заведении. Однако тут должны быть не одни только слова. Когда я стал говорить ему, он сказал мне:
— Отче, брось ты эти проповеди! Ты можешь доказать мне это на деле? Показать Церковь или друзей, которые, когда приду к ним, будут любить меня и будут нормальными людьми?