В 1870 г. он переехал жить к сестре. Тут также делается всем недоволен, отказывается разговаривать с зятем, устраивает ему шумную сцену ревности: какие-то нашептывания говорят ему, что тот живет с его женой. В 1871 г. он переезжает в Париж, ему предлагают место судебного исполнителя при Коммуне. Это стало будто бы широко известно и, когда его впоследствии задерживают и стационируют, то это только из-за этого. Начиная с 1870 г., у него нет ни одной спокойной минуты, он днем и ночью на ногах — иногда лишь усаживается где-нибудь в углу и подолгу неотступно глядит в одну точку. Он не спит более с женой и, когда та проходит мимо или берет его за руку, тут же начинает мыть руки и чиститься. «Ее заразили, говорит он, чтоб через нее и до меня добраться». Его жену заряжают электричеством: чтоб его било током. При малейшем возражении с ее стороны он утверждает, что это не она с ним говорит, а некие «зачинщицы». Они постоянно преследуют его с помощью гипноза и электричества. Он окружает себя тысячью предосторожностей, носит корсет с магнитами и «изолирующие» шелковые носки, покупает лечебный пояс, ставит кровать на стеклянные подножки и т. д. В 1873 г. он обращается с жалобой в комиссариат полиции. Профессор-гипнотизер, будто бы живущий этажом ниже, воздействует на него током, отчего у него «все трещит», он не может спать из-за этого. На него направляют потоки электрических лучей, из-за чего грудная клетка его делается фиолетовой: излучение идет из окон соседнего дома, но конкретных исполнителей и виновников этого он не знает. На лестнице ему говорят двусмысленности: «слово — серебро, а молчанье — золото», «осторожность — мать надежности». Его задерживают, помещают в психиатрическую больницу, откуда он выходит несколько месяцев спустя более спокойным, но с тем же бредом. В 1875 г. — новое стационирование; он считает, что преследование его организовано зятем: тот однажды развел в вине головки спичек и дал ему выпить. В 1878 г. он подает жалобу о попытке отравления — его снова задерживают, когда он приносит в префектуру бутылки, в которые наплевал и затем их запечатал: они будто бы содержат яд, которым его хотели извести. Он месяцами не моется, не меняет белья, не пьет воду, предварительно не вскипятив ее: полагает, что она может быть отравлена. Все время записывает что-то на клочках бумаги, которые сохраняет в качестве важных документов. В 1880 г. — те же переживания, тот же страх отравления, «гипноз» и «электричество». Он не захотел принять участия в Коммуне — теперь коммунары, Интернационал, в котором всем заправляют красильщики, кожевенники и им подобные субъекты, опрыскивают его «электрической краской» и «гнильем». В больницах Воклюза и Св. Анны они подсовывали ему слюну сумасшедших, всякое «гнилье», от которого «воняло сумасшедшими». Все это, а также снотворные, морфий, серную кислоту, к нему доставляется через некую «помешанную». В 1883 г. он приходит к выводу, что его мучает некое красильное заведение: он проходил мимо него, когда оттуда (он это почувствовал) выпустили струю розовой, очень крепкой серной кислоты — она вошла в него сзади и сильно на него подействовала. Он потребовал тогда, чтобы хозяин вышел к нему, но тот и не подумал сделать это. В тот же день кто-то послал в него новую струю — уже зеленого цвета, но столь же неприятного свойства. «Это Интернационал, решает он, возвращенцы с Нумеа». — Они используют в своих целях «электрические фотографии», показывают ему маски собак, лошадей и т. д. Он слышит в свой адрес ругань и во всеуслышание ссорится со своими обидчиками. Они говорят ему, что убили его отца: сделали это, «взбесив», наэлектризовав лошадь. (Отец его погиб, пытаясь остановить понесшую лошадь; смерть его представлялась ему в свое время совершенно естественной и он не думал бы о ней, если бы его преследователи не сказали ему, что были ее причиной.) Его ребенок, умерший в 4 года, был также убит «электрическим гнильем». Он слышит, как его гонители говорят между собой, как они переругиваются, бранят правительство, обзывают президента Сади Карно «Сади Руиной», а Республику — «Руин-публикой»: это коммунары преследуют его, потому что он когда-то не захотел к ним присоединиться.