Здешний персонал был опытным и учтивым, все они старались сдерживаться, но пару раз в разговоре все-таки промелькнуло, что они считают это показухой с моей стороны. Вроде как мне нравится считать себя мученицей и упиваться собственной добропорядочностью, честь и хвала мне! Они считали, что мое решение продиктовано эгоизмом и желанием сыграть в святую.
Они думали, что понимают меня, что раскусили в два счета. Вот только на самом деле ни хрена они не понимали — потому что не увидели самое главное.
Я любила его. Все еще — даже больше, чем я предполагала после шести лет забвения. Да, это был не тот Руслан, а слабое, больное существо. Но моя любовь не была плодом жалости. Просто… есть чувство, от которого не избавиться. Оно проникает в тебя, перемешивается с кровью, въедается в кожу, в кости, оно — часть тебя, новый фрагмент ДНК. Эту любовь нельзя выжечь в себе только потому, что она тебе надоела. Вот такой любовью на самом деле вошел в мою жизнь Руслан.
Это можно было сравнивать с врожденной, инстинктивной любовью к родителям — или с неизлечимой болезнью. Вопрос скорее поэтический, суть от этого не меняется. Я могла знать, к каким бедам меня может привести такое решение, но я не могла оставить здесь Руслана и сделать вид, что никакой встречи просто не было. Да, он причинил мне боль, и если бы он пришел просить прощения, то я вряд ли бы его простила. Но сейчас ставки поднялись, они были куда выше моих амбиций и уязвленной гордости. Речь шла о жизни и смерти, и я не могла обречь его на смерть.
В конце концов даже здешние врачи усвоили, что «вразумить» меня не удастся. Они смирились с моим решением и отправились собирать вещи Руслана и готовить его самого к путешествию. Меня же направили на склад в сопровождении медсестры. Я забирала Руслана за неделю до конца оплаченного срока, и чтобы не возвращать мне деньги, в больнице решили компенсировать эту сумму лекарствами.
Меня сопровождала медсестра лет сорока, крупная, полная и какая-то неопрятная. Мне она сразу не понравилась, но я, естественно, не сказала об этом. Не хватало еще придираться к человеку, которого просто назначили мне в провожатые!
А вот она молчать не стала. Она всю дорогу косилась на меня, причем как-то… странно. Как будто мы обе знаем страшную тайну, о которой нужно говорить очень тихо, чтобы никто не услышал. Неприятный был взгляд, масляный какой-то. Я его в упор не понимала, потому что мне было не до того. Но когда мы добрались до склада, она все-таки начала болтать.
— Вот, это успокоительное лекарство, это поможет ему заснуть, а вот это — против судорог, если они начнутся. Тут мазь от пролежней, доктор сказал выдать вам в подарок, а это аптечка первой помощи — мало ли что! Но, конечно,