Кушаков внимательно посмотрел на коллегу и усмехнулся:
— Мужик ты вроде неплохой, но как скажешь гадость, прямо в душу!
— А это, мой юный друг, чтобы не расслаблялся. И запомни еще одну простую оперскую истину — не осуждай никогда и никого. Нарасти «броню» на душе. Даже когда с душегубом общаешься. Убил он кого-то, значит, так он считал нужным в тот момент. А тебе должно индифферентно на это. Твое дело — раскрыть преступление. Они ведь нас кормят. Не будет «блатарей», не будет нас — ментов, прокуратуры, Следственный комитет разгонять придется, адвокаты без хлеба останутся. Да и судейских тоже умножать на ноль надо. Я уже молчу про бедолаг — «дубаков» из ГУФСИНа. Все без работы останутся. А в стране кризис. Работы нет. Куда все пойдут? На баррикады? Вот и получается, что преступники — это часть государственной системы сдержек и противовесов. Вон скольких работой обеспечивают!
Романов вдруг стал грустно-серьезным и продолжил:
— Еду сегодня на машине на работу. Пробка на Кольце, стою, медленно двигаюсь, снова стою. Смотрю, на газоне какое-то движение. А там труп собаки лежит, машиной сбило. И две другие собаки — доходяги, ребра вот-вот шкуру порвут — едят своего погибшего собрата. Я перекрестился. Не дай бог до такой жизни дойти, чтобы каннибализмом заняться. Оттого и пересмотрел свою жизнь как кинопленку, в ускоренном темпе. Говорят, так перед смертью бывает. Не знаю, но она у меня сегодня проскочила, пока в пробке стоял. Понял, что у меня есть — это просто замечательно! Лишь бы хуже не было! И ты, Рома, цени и береги, что имеешь, иначе потеряешь. И плюнь, что не взяли тебя в чекисты. Забудь и иди по жизни дальше. Не оборачивайся. За спиной, в прошлом, у тебя ничего не изменилось. Что прошло, ты уже ничего не можешь изменить. Живи дальше, служи.
— Легко тебе так рассуждать, — тяжело вздохнул Кушаков. — Ты в таком позоре еще не купался.
— Ты дундук в самом деле или прикидываешься? — внимательно посмотрел на него Романов. — Уголовное дело, предательство — это позор. А что тебя не приняли — эпизод. У меня батя с детства мечтал стать военным летчиком. Не прошел по здоровью, всю жизнь на производстве вкалывал, в горячем цеху, и это с высшим образованием. Там денег просто больше всегда платили. Пальцы настолько загрубели, что уголек может из костра взять. Запах паленого мяса есть, а ожога нет. Так он до сих пор модельки военных самолетов строит. Вот такими пальцами, с помощью инструментов, клеит настолько изумительно, что диву даешься. И потеки масла на стойках шасси изображает. Где надо, и ржавчину на заклепках видать. С детства, как себя помню, клеит. Мне играть никогда не давал. Мать не пускает пыль стирать. Кисточкой из беличьих ушей смахивает сам, только сам. Больше сотни уже по всей квартире стоит. Трясется над ними как над детьми малыми. Кусок пластика, по большому счету, эти самолетики, а на самом деле — мечта детства. Порой кажется, что он с ними разговаривает, и лицо светлым становится, как будто он в полете. И книжки у меня были детские про самолеты. Отец все надеялся, что я тоже «заболею» небом. Пилотов у него много знакомых. Несколько раз в кабине летал. Ты бы видел, с каким восторгом он рассказывал о просторе, небе, как видно на сто километров вокруг. Даже когда вспоминал, было видно, что он волнуется и счастлив. Но это его мечта, не моя. Я летать боюсь страшно, пока поллитру в себя не забью, не переступлю порог аэропорта. Там еще пивом «отполирую», и все, мое тело готово к полету! Ладно! Не жалей себя, Ромка! Цени что есть. А есть у тебя служба — работа, приличная зарплата, по гражданским меркам, подполковничьи лычки впереди и ранняя пенсия. Тоже неплохо, кстати. Тебе всего сорок пять, а ты уже пенсионер! Мечта! Здоровья, правда, немного осталось, но зато пенсия присутствует.