— Упоительно, да?
Он только плечами повел. Верно. Вышло оно самое. Число зверя. Человеку такое недоступно…
— У меня к тебе просьбица будет… — проворковала. — Но нынче ты утомлен. Потом.
— Какая еще… — взглянул ошалело. — О… Опять?
— Не о том. Но ты ступай, помыйся, холодная, правда, да ведь греть некогда… — Поиграла глазами. — «Американская» гостиница. Да?
Обмер: «Ч-черт… Ей-то что? Чего это она?»
— Потом… — повторила загадочно. — Потом. — Улыбнулась. — А я была обманута. Насчет твоей бяки, а?
И рассмеялась скрипуче. От вдруг охватившей нервенности он тоже расхохотался.
Ночью ворочался, вскрикивал и несколько раз вставал пить воду. Ледяная, из ведра в сенях, она взбадривала, и вроде бы мозги вставали на место, но под утро увидел сон: стрельчатое украшение над высоким городским домом столичной архитектуры, в нем — окошко без стекла, украшение это видно и снаружи (а ведь этого быть не может: воздушного шара нет, и аэроплан мимо не пролетал), и с чердака, изнутри. И какой-то человек в невзрачной, словно стертой одежде — не рабочий и не барин, так, ерунда какая-то устанавливает в проеме «максим» без щитка, а внизу, по Невскому, прет изрядная толпа — шумная и ликующая. А с Садовой вливается в нее другая молчаливая, покойницкая. Даже лица видны: синие, невсамделишные. А человек, присмотревшись, начинает поливать и тех и других свинцом. Они разбегаются, роняя сумки, портфели, падая и пытаясь уползти под стены домов, но настигает, настигает их огневой вихрь. Стреляют со всех чердаков. И голос: «Они будут думать, что это полиция Временного правительства, та же царская, вот в чем дело… Откуда у большевиков пулеметы на чердаках? Чепуха…»
Голос становится знакомым, слышанным совсем недавно…
Какого черта… Кто это? Вставать? Куда, зачем, отстань, морковка прелая, не до тебя!
— Вставай, милый… Вставай.
С трудом разодрал слипшиеся веки.
— Ты? А… ты… кто?
Захихикала:
— Все вы одинаковые… Как на нас — восторг, как наелся — забыл. Татьяна я, не вспомнишь? — В голосе звучала не просто издевка — угроза странная, непостижимая…
Вскочил, тараща непонимающие глаза.
— А-а… Ладно.
— Садись, поешь, поговорим…
На столе потертая фаянсовая миска с кислым молоком, горбушка ржаная.
— Ешь.
Давясь, начал глотать. Господи, как же это невкусно!
Она подтянула гири ходиков.
— Восемь по-нашему. Пойдешь в храм…
— Ты охренела? Какой еще «храм»? Я на бога твоего…
— Заткнись, — перебила. — К тебе подойдет человек. Служба уже закончилась, народу немного, он легко тебя найдет. Выслушай внимательно и намотай на… — Захохотала с подвывом. — Наматывать, я так понимаю, уже не на что. Ладно. Прими совет: для тебя этот человек — якорь.