Кудляков вошел в раж, начал размахивать руками, лицо его покраснело и приняло отчаянно-революционный оттенок.
Ильюхин вздохнул:
— Ты в эту чушь сам-то веришь?
— Массы верят только в чушь! — взвился к потолку. — Уж не обижайся чем круче ложь, тем больше доверия! А уж западные благополучные люди — они все, как один, на сказках братьев Гримм выросли! Поверят. Как преподнести…
— Ладно. Я пока с «перепиской» продолжаю. Ты… Если что нового или непонятного — нос по ветру!
— Не сомневайся.
Зоя Георгиевна постучалась среди ночи. Открыл, на лице мгновенно отразились самые неприязненные чувства.
— Поди опять приставать станете…
— А ты возражаешь? — похлопала его по щеке. — Я не одна…
Из темноты вынырнул Войков. Был он в сатиновом грязном халате и стоптанных башмаках. На голове бандитская кепка набекрень.
— Не удивляйтесь, товарищ Ильюхин… — вытер ноги, тщательно закрыл дверь. — Садитесь. Есть разговор.
Ошеломленный Ильюхин едва не сел мимо стула. Надо же… И фамилию произнес правильно, и ведет себя нормально. Шут гороховый…
— Вот что… — устало проронил Войков. — Чаю не найдется ли?
Зоя начала раскочегаривать примус, Войков заговорил:
— Что я имею в виду? Кино с живыми Романовыми, как бы и расстрелянными, но — живыми — при всей парадоксальности такой дезинформации, и в самом деле убедит и друзей красной России, и ее недругов. Слух пошел, газеты пишут, а мы — нате вам! Подавитесь! Это была инсценировка в чистом виде! Совсем неплохо! Но ведь как без Юровского? Скажем, на Белобородова — наплевать. Шаю я беру на себя — он согласится, я уверен. Как всякий провинциальный еврей, он в глубине души обожает розыгрыши! Я знаю это, сам таков. Но — Юровский? — Войков нервничал.
— Обманем, — уверенно сказал Ильюхин. — А что, у вас есть какие-нибудь условия? Соучастия? В данном случае — вашего?
— Не «соучастия», молодой человек, а просто участия! Это две разницы, согласитесь. Ну… — замялся, вздохнул. — У императрицы Алексашки на шее одна штучка… — потер ладонь о ладонь. — Штучка… Я видю… Вижу, да? Я вижу ее во сне. Это… Вы не проболтаетесь?
И поскольку обращался он к Ильюхину, тот вытаращил глаза:
— Никак нет!! Ну?
— Вот, пожалуйста… — Зоя поставила перед Войковым чашку с чаем, он прихлебнул и, обжегшись, заговорил, прерывисто дыша: — Когда Николашка с Сашкой женихался — там, еще в Германии, он преподнес ей… рубиновый перстень! А она ни разу его не надела! И вот я обнаруживаю этот перстень у ее… у нее, да? На шее! А? На золотой цепочке! Мне не перстень — в смысле золота и на цепочку эту всласть наплевать, но рубин, рубин… Его сумасшедший, темный, темно-красный цвет — он же символизирует нашу революцию, нашу победу! И кровь наших боевых товарищей! А? Я буду хранить этот перстень — в память о сих днях — до своей смерти. А потом передам в музей нашей партии! Ведь будет такой музей, ведь будет, товарищи! В итоге, резюмируя: если вы станете способствовать… Ну, скажем, вы, товарищ Ильюхин, в силу ваших удивительных взаимоотношений с подлой семейкой — не отпирайтесь, у меня информация наиточнейшая…