Но и это еще не все: Коулсон буквально-таки излучает осторожную власть. Он не какой-то там громила и убийца, хотя, как мне кажется, мог бы стать и таким, если бы потребовалось. Все в нем – холодный расчет.
Его взгляд надолго задерживается на мне. На лбу у меня выступает испарина.
Не смотри!
Я опускаю глаза, с трудом удерживаясь от того, чтобы взглянуть: не пялится ли он на меня и дальше?
Он всего лишь человек. Опасный человек. Он будет истекать кровью точно так же, как любой другой.
Собрание начинается. Директор бубнит о правах и обязанностях учеников, уснащая речь своими обычными предостережениями и предписаниями использовать весь свой потенциал так далее и тому подобное.
Я не слушаю. Представляю, как Коулсон оттаскивает корчащегося от боли Бена от матери. Именно Коулсон бросает зажженную спичку на дом Бена. Именно Коулсон выкрадывает из семьи Люси.
Во мне вскипает злость, горячая, бурлящая. Внешне лицо мое спокойное и внимательное, но в душе бурлит вулкан.
Если бы сейчас в руке у меня был пистолет, мне не составило бы труда вскинуть его и застрелить Коулсона. Он этого заслуживает. Все они заслуживают.
Твердое сиденье подо мной, бубнящий голос директора и полный зал учеников – все это куда-то исчезает. Мои руки сжимают холодный металл, глаза прицеливаются. Указательный палец спускает крючок. Громкий треск, отдача от выстрела. Пуля летит через зал слишком быстро, чтобы проследить за ней невооруженным глазом, но мои глаза неотрывно следят за тем, как она летит к цели.
Она ударяет ему в грудь. Его сердце разрывается, кровавая волна рябью расходится во все стороны, как от брошенного в спокойную воду камня. Он падает.
Я улыбаюсь, потом до меня доходит, что собрание закончилось, и все выходят из зала. Машинально поднимаюсь и вливаюсь в общий поток. Кэм немного отстал от своей подгруппы и идет рядом со мной. Должно быть, он думает, что я совсем свихнулась, если улыбаюсь здесь, сейчас.
Да, так и есть.
Чары, если они и были, рассеялись. Мы подходим к дверям зала. Там, наблюдая, как учащиеся выходят один за другим, стоит еще один лордер. Коулсон даже не сдвинулся с места, дежурство у дверей ему не по рангу. Я облегченно вздыхаю.
Внезапно перед глазами вновь всплывает образ окровавленного тела Коулсона и к горлу подкатывает тошнота.
– С тобой все в порядке? – шепчет Кэм, когда мы выходим из зала. – Ты так побледнела.
Я просто мотаю головой, бегу в расположенный в соседнем здании туалет, и меня рвет – снова и снова. Когда, наконец, в желудке уже ничего не остается, я умываю лицо и смотрю на себя в зеркало.