Как долго тянутся две минуты!
Третий, четвертый и пятый сливаются в единый тип «я здесь ради пива». И они явно приятели: посматривают, кто сидит напротив другого. Почти уверена, что парни отмечают для себя на пальцах, сколько столиков уже миновали. Они из тех, кто сидит на задних сиденьях в автобусах, а примером для них становятся герои молодежного комедийного сериала «Переростки».
Номер шестой мне хочется отвести домой, к маме, чтобы она его накормила: он выглядит одиноким и явно нуждается в хорошем питании. Сквозь его слишком тонкую полиэстеровую рубашку просвечивают соски; вид так себе. Кто вообще покупает рубашки мятно-зеленого цвета? И что еще хуже, надевает к ним зеленовато-синий галстук в стиле «назад в будущее». Вот так парень… Предполагаю, что он до сих пор живет с мамой. И думаю, что галстук ему купила именно она. На середине отведенного времени он роется в кармане и достает пакет детских конфет, жевательных, думаю. Я вежливо отказываюсь и наблюдаю за тем, как он медленно разворачивает одну, потом точно так же медленно жует, глядя на меня сквозь очки в золотой оправе. Прямо как в документальном фильме о живой природе. Я просто слышу, как Дэвид Аттенборо тихо объясняет в микрофон причуды человеческого рода, который использует жевание как призыв к спариванию.
Но на самом деле все это не так уж трудно. Наверное, потому, что я не настроена романтически. И уже воспринимаю все это почти как балаган, когда кивком прощаюсь с жевакой и пересаживаюсь за следующий столик.
Можно понять, что номер седьмой достаточно высок, хотя он и сидит и плечи у него широкие. А еще – светлые волосы, как у викинга, а в бледных серых глазах мягкое веселье, как будто он не туда попал, направляясь в бар. Очутился здесь просто по ошибке. Да и я тоже не собиралась участвовать в этой авантюре. Я слегка выпрямляюсь, когда он чуть заметно наклоняется вперед. Не знаю, почему номер седьмой кажется не таким, как предыдущие. Его не так легко отвергнуть; в его взгляде есть нечто, что вызывает во мне отклик. Он не ездит на заднем сиденье автобуса, и не думаю, что за последние десять лет прикасался к жевательным конфетам. Это мужчина, в нем не осталось ничего мальчишеского. Похоже, он на несколько лет старше меня – может, на пять или около того, – и я невольно смотрю на его руку, проверяя, нет ли на ней обручального кольца или признаков, что его недавно сняли. Он ловит мой взгляд и легонько качает головой в ответ на молчаливый вопрос, а потом смотрит на мою левую руку. На ней ничего нет. Я теперь ношу обручальное кольцо Фредди на цепочке, так оно ко мне ближе, чем на пальце. И, посмотрев в глаза викингу, я молча качаю головой, подтверждая, что дома меня никто не ждет. Он достаточно сообразителен, чтобы заметить мою растерянность: слегка хмурится, а потом нарушает одно из главных правил и почти вслух спрашивает, все ли у меня в порядке. Его неожиданная доброта задевает что-то в самой глубокой, самой темной части моей души. Как будто вдруг включили старый ржавый мотор. Мне требуется несколько мгновений, чтобы осознать, что это такое – искры. Пугающие, совершенно неожиданные искры.