…
А вот это тебя, пожалуй, не касается.
…
Ничего, ничего, все в порядке. Ты же ребенок. Откуда тебе знать, что прилично спрашивать у дамы, а что — нет. Но если тебе так важно знать, то да, у меня есть татуировка. В таком месте, которое я не могу показать.
…
Не извиняйся. Если честно, мне даже приятно, что ты спросил. И не удивился ответу.
…
Потому что многие считают меня неживой статуей без прошлого, вот почему. А ты здесь, у меня на кухне напоминаешь мне, что я это я. Итак, о чем мы?
…
Верно. Я спросила у Лаурентаса: «Ты доктор?» Мод-Люси обещала мне, что он станет доктором. «Хирург», — ответил он. «Твой настоящий дедушка был хирургом, — сказала я. — Но не в Америке, здесь он работал на фабрике. А твой отец ловко управлялся с иглой. У них были отличные руки».
…
Что ж, спасибо тебе. Мне не приходило в голову, что Лаурентас мог унаследовать руки от меня. А потом я услышала такое, что у меня кровь закипела в жилах.
…
«Мать, знай я про тебя, навестил бы раньше».
…
Да, верно. Мод-Люси не проронила обо мне ни слова. А сама писала мне письма, называла своей дорогой девочкой, солнышком и все такое. Когда Лаурентасу исполнилось два года, попросила у меня фотографию, чтобы поставить рядом с его кроваткой. Ты представляешь, чего это стоило — сфотографироваться в 1916 году? Я-то думала, мое лицо будет напоминать ей о той маленькой девочке, которую она учила и любила, и Лаурентас приучится думать обо мне хорошо, а она, оказывается, все это время вытравляла память обо мне самым расчетливым образом, какой только можно представить.
…
Да! Та самая Мод-Люси, которая волей случая очутилась в Кимболе и осталась там ради меня. И вот спустя сорок лет наш мальчик стоял передо мной, в моей квартире, в тот печальный день, когда убили президента, стоял с глазами, полными слез, хирург в элегантном костюме, и признавался, что ему не хватало матери.
…
О, я нарисовала ему прелестную картинку. Ее кошки на пианино. Ее книги в гостиной. Растения на окнах и салфетки на столиках. Я расписала ему, как девочки и мальчики выстраивались в очередь на ее занятия, даже дети отцов города, которые на свои средства построили и содержали школу в Кимболе.
…
Потому что тем самым я как бы рассказывала ему о себе. Я была воспитанницей Мод-Люси. Я отдала Лаурентасу все письма, которые она мне писала, эти выведенные идеальным почерком послания на пастельной бумаге, где она делилась поэтичными соображениями о музыке, рассказами о расцветающих или отцветающих яблоневых садах, материнскими советами, как носить вуаль на шляпке или предотвратить пожелтение перчаток. По сути, больше эти письма мне не принадлежали. «Ты здесь найдешь замечательные рассказы о твоем детстве», — сказала я ему.