На одном коньке (Воробьёв) - страница 6

Теперь матрос смотрит на меня. «Что он оторвет? Ухо?» — ужасаюсь я. И моргаю сразу взмокшими глазами.

— Ты чей? — Матрос присел передо мной на корточки.

Я заплакал.

— Э-э, — протянул он разочарованно. — Не моряк!

И ушел, весь в колыхании черных клешей. Сердито вились ленты на ветру.

В дом я влетел пулей. Даже забыл про папу. А он вот он! Идет ко мне немножко чужеватый, раскинув руки.

— Папа!

Я, замирая, взлетаю к самому потолку. Мгновенно ощущаю: здесь сухо, пыльно и страшно. Но я уже лечу вниз, в папины большие сильные руки. Папа пощекотал меня табачными усами и поставил на ноги.

— А посмотри-ка вон туда, — показал он рукой. На полу стояли шеренги сверкающих оловянных солдатиков. Я задохнулся, подбежал, запрыгал на месте и распластался возле них на гладком прохладном полу.

Солдатики были пешие и конные. Пехота с ружьями на плечо, кавалеристы с саблями наголо. Два барабанщика и один солдат с блистающим оловянным флагом.

Шеренги сверкали радостно и победно. И слышались мне ржание, дружный взбряц ружей, протяжные звуки команд и дробный бой барабанов.

Войска шли к окнам, и оттуда на них сверху светлыми снопами валилось солнце.

Много лет спустя, когда я стал совсем-совсем взрослым, мой последний оловянный солдатик повстречался мне на дне старого сундука. Иссиня-тусклый, будто озябший, с погнутым ружьем на плече, он, мой товарищ, еще бодрился и шагал, шагал, шагал…

И вдруг словно повеяло на меня тугим речным ветром, увидел я синюю Волгу, белые пароходы на ней, и будто послышалось мне, как зашуршала под ветром трава на высоком откосе, заплескались черные ленты за бескозыркой матроса. И даже защемило у меня где-то в середке, будто опять меня маленького подкинул папа к самому потолку.

Прямо напротив нашего дома, посредине улицы, из конца в конец тянется бульвар с акациями. И булыжные мостовые по обе его стороны, и каменные плиты тротуара — все усыпано сизой семенной шелухой.

Здесь идет бойкая торговля едой, ирисками, маковками, тянучками, красными леденцами и петушками. Но более всего семечками.

А вот в Глухом переулке, сразу за нашим домом, на огромном костре, разведенном прямо на мостовой, жарят бараньи головы. Сразу, целиком, с шерстью и рожками-завитушками!

Запах в переулке стоит упоительный, и слышно его далеко. Жареные бараньи головы тут же, не сходя с места, обгладываются покупателями. Аппетит — как после тифа, да так оно в общем-то и есть.