— Да что случилось, товарищ Злобин? — спросил с места Алибегов.
— Случилось нечто вопиющее, недопустимое! — резко повернулся к нему Злобин, словно только и ждал его вопроса. — Час тому назад патрульные этого арестантского сброда, именуемого у вас «полком имени Минского Совета», посмели арестовать меня за раздачу листовок-воззваний партии эсеров! Можно представить себе что-либо более нелепое и противоестественное, чем это? Партия, в сущности ушедшая в подполье, навязывает свою волю правительственным партиям, арестанты, бежавшие из тюрьмы, средь бела дня арестовывают членов правительства!
— Безобразие! — крикнул Кожевников.
— Позор! — мрачно добавил Нестеров.
— Вот плоды вашего либеральничания, товарищи «миротворцы»! — сверкнул серо-стальными глазами на сидевшего рядом Штерна Жданов. — Скоро дождетесь, что они вас тоже посадят в тюрьму.
— Да, пора кончать с этой бандой! Разоружить и загнать обратно туда, откуда они бежали! — кричал Николаев.
Эти крики, ругань, аффектация явно были рассчитаны на то, чтобы как-то расшевелить бундовцев, профсоюзных деятелей и тех меньшевиков, которые явились инициаторами переговоров. Зная наперед, что правое крыло «комитета спасения» будет добиваться этого, Алибегов и Перно понимали, что должны проявить спокойствие и выдержку и ни за что не допустить, чтобы эти крикуны склонили на свою сторону «болото». И когда председательствующий Вайнштейн, возбужденно сняв и снова нацепив на мясистый нос пенсне, потребовал строгим тоном, чтобы представители Минского Совета дали объяснение, Перно встал с места. Он и без того говорил неторопливо, а сейчас намеренно растягивал слова.
— Да мы с удовольствием, товарищ председатель. Но ведь для этого нужно, чтобы заседания «единственного и полномочного правительства», как назвал наш «комитет» товарищ Злобин, велись с соблюдением элементарных правил приличия. Тот, кто бывал на заседаниях исполкома Минского Совета, например, знает, что там не бывает ни базарного крика, ни ругани, ни тем более голословных обвинений.
Это колкое замечание, сделанное спокойным и насмешливым тоном, заставило Вайнштейна обратиться к остальным:
— Да, товарищи, давайте вести наши заседания как полагается, с соблюдением порядка и демократии. — И потом повернулся к Перно: — Продолжайте.
— Разрешите мне? — поднял руку Алибегов. Перно сразу кивком головы дал согласие и сел. Вайнштейн в свою очередь кивком разрешил Алибегову говорить.
Иван Яковлевич уже понял, почему так медленно говорит Перно: чтобы не только успеть обдумать каждое слово, но и ослабить напряженность, которую явно старались внести в атмосферу заседания Злобин, Жданов и другие. Раньше, на заседаниях «у себя», горячий Алибегов даже злился на эту медлительность речи, свойственную латышам, — Перно, Ландеру и Кнорину. А те, смеясь, отвечали ему: «Скажи спасибо, что здесь нет эстляндцев и финнов». И сейчас Алибегов решил, что здесь он будет говорить как финн. Конечно, все выпучат глаза, так как не раз слышали его выступления, но пускай, он будет говорить, как самый медлительный из финнов. И он долго ходил вокруг да около, пока наконец не произнес: