Путевой сторож все еще продолжал оставаться в своем укрытии. Ушли? Ну да, ушли. Убежали, не взорвав бронепоезда, не повредив пути. Слава богу! Но что же тогда они делали там, на полотне, и зачем прятались?
Он отцепил от пояса фонарик и, открыв дверцу, зажег свечку, снова аккуратно закрыл дверцу и только хотел встать на ноги, как вдруг там, на полотне, из земли взметнулась вверх огромная рыже-красная роза и потом раздался оглушительный грохот... Взрывная волна промчалась над его головой, обдав жаром, и сторож снова упал на сырую землю. «Боже милостивый, убили...»
Так он лежал некоторое время, пока до его сознания не дошло, что он все-таки жив, — вот ведь думает и может пошевелить руками. Тогда он встал и, пошарив рукой вокруг, нашел погасший фонарь. Дрожащей рукой он снова зажег в нем свечку и, подняв фонарик над головой, посмотрел в ту сторону, где произошел взрыв.
Там, прямо посреди полотна, чернела огромная яма, по обе стороны которой слабо поблескивали четыре нитки рельсов. Они все-таки взорвали путь!
И едва он успел подумать об этом, как вдали послышалось пыхтение паровоза. Оттуда, как раз из Фаниполя! Господи! Остановить его! Остановить, пока не поздно!
Он тяжело, задыхаясь, побежал к полотну, обошел яму с искореженными рельсами на краях и, выйдя на насыпь, побежал, размахивая фонарем, навстречу поезду...
* * *
— Вот какой вы есть, товарищ Пролыгин, — с интересом разглядывая сидящего перед собой человека, проговорил Мясников.
Пролыгин как-то неловко поерзал на месте, оглянулся на сидящего рядом Соловьева. Час тому назад они прибыли на станцию Минск, где их встретили красногвардейцы с Кривошеиным во главе. Поставив бронепоезд на третий путь шестого парка и сразу же отправив вспомогательный на 712-ю версту для помощи санитарному, Пролыгин и Соловьев направились в город и несколько минут тому назад доложили Мясникову о прибытии бронепоезда в распоряжение Минского военревкома.
— Ну так как же, — нетерпеливо обратился Пролыгин к Мясникову, — будем сейчас же начинать бой?
— Какой бой, дружище? — удивленно спросил тот. — Зачем?
— Как зачем? — растерялся Пролыгин. — Для чего же тогда мы пришли сюда? Надо же взять Минск и разогнать эту шушеру!
Мясников посмотрел на него, улыбнулся.
— Да все уже, все, — сказал он мягко. — Минск наш, наш с той минуты, когда вы с бронепоездом вошли сюда... Ведь они, «шушера», как вы сказали, еще до этого, имея численное превосходство, не смели напасть на нас, — что же они смогут сделать теперь, когда вы, несмотря на все трудности, довели бронепоезд сюда и когда с другой стороны в город вошли бронеавтомобили и батальон пехоты?