Врачи промыли царапину, успокоили. Ранка не успела поймать инфекцию и зажила быстро. Ну, там багровый шрам покрасовался на лбу несколько дней, и пропал.
Пропал и мамин страх, словно выключили его.
Но сейчас, вспоминая, Алёна задним числом испугалась. Пройди тот нож сантиметром ниже… Пирокинетической паранорме тоже свойственно ясновидение, в ослабленном виде, разумеется, с целителями не сравнить. Но вот такие эмоции никогда не возникают случайно, сами по себе. Мама боялась потому, что чувствовала неладное, какую-то смертельную грань, на которую встала дочь через знакомство с Тимом Флаконниковым. Как в случае с тем ножом. Облило жарким стыдом за то, как вела себя тогда. А ведь мама беспокоилась искренне! И не на пустом месте.
— Хорошо, мама, — пообещала Алёна. — Я никуда отсюда не уйду. Я дождусь Огнева.
— Не уходи с этажа, — повторила мама снова, стискивая руки холодными влажными ладонями девочки.
— Не уйду, — кивнула та.
— Хорошо.
На том и расстались.
Профессор Ольмезовский пришёл, как обещал, через три часа, даже немного раньше. Он переоделся в лабораторную одежду — брюки и тунику зеленоватого оттенка, отчего сразу стал похож на хирурга из родного травмпункта. С хирургом Алёна плотно познакомилась за три года до истории с ножом: прыгнула на спор с опоры монорельса, а было там, на минуточку, метра четыре. Хирург, отменная язва, в свойственной ему ехидной манере попросил в следующий раз выбрать для прыжка что-нибудь повыше. Чтобы не мучиться зря самому и пациентку не мучить, а со спокойной совестью свалить работу сразу в анатомическое отделение, минуя реанимацию. Надо ли говорить, что после выписки Алёна с таких высот больше не прыгала?
Но профессор Ольмезовский не выглядел ехидной. Он даже разговаривал иначе!
— Скажите, Алёна, а перед срывом Тим не говорил ничего странного?
— Говорил, — отвечала девочка. — Он сказал: «Я держу поле второго стелларатора, кто-нибудь, догадайтесь». Я так поняла, догадайтесь придти и помочь?
— Возможно, — профессор собрал на переносице острую складку. — Что-нибудь ещё об этом стеллараторе он говорил?
— Нет, только это. Он, наверное, что-то вспомнил, а где он мог работать со стелларатором? Ведь их на планете вроде бы нет.
— Есть старый экспериментальный образец в Гамограде, — неуверенно ответил Ольмезовский, — но я понятия не имею, как Тим мог там оказаться. Гамоград — пограничный город, примерно тысяча триста километров отсюда. Впрочем, не факт, что он говорил о прошлом.
— Он мог видеть будущее? — спросила Алёна напряжённо.
— Сложно сказать. В момент кризиса в его голове творится полная каша: будущее, настоящее и прошлое сливаются в одно общее поле, невероятно трудно это сканировать, собственно, даже полностью запрещено: можно сойти с ума.