Меня разоблачили и заклеймили, а я все-таки не подал заявления об уходе. Уж очень не хотелось Самого радовать.
Через день вызвали меня к директору института. Выслушал он меня внимательно, сочувствие в глазах засветилось.
- Потерпите полгодика, Борис Петрович, - говорит. - У нас перемены назревают.
Полгода вроде бы и немного. Выплакался я ему в жилетку, решил временно смириться, ждать.
А ждать оказалось невмоготу. Кишка тонка. Как говорили римляне, "не так страшен рык льва, как вой гиен и шакалов".
Все это меня очень раздражает... Чувствую себя отвратительно, и стало казаться, что вокруг меня не лица человеческие, а морды звериные, головы змеиные, лики птичьи...
Стал я примечать, из-за чего люди враждуют и дружат, стал отыскивать внутренние, глубинные, самые тайные, интимные, можно сказать, причины, тошно мне показалось, не хотелось жить.
"Жернова заработали" - перемалывали зерна мыслей моих в муку, из которой испечь ничего нельзя - горька очень, желчью отравлена.
Потерял я сознание на улице, а очнулся уже в больнице.
Там я познакомился с доктором Барновским. Круглолицый такой, очкастый, похож на филина. Оказалось, что болезнь застарелая, та самая, что в детстве вызывала головокружения и тошноты. Я надеялся, что она прошла, а болезнь только затаилась до поры до времени, как взрывчатое устройство с часовым механизмом. На консилиуме врачи развели руками. Только тогда пригласили доктора Барновского и разрешили ему применить какие-то "его методы", я полагаю - крайние меры.
- На что жалуетесь? - спросил он меня при первом знакомстве.
- На людей, - отвечаю. - Опостылели, осточертели мне все люди. - И смеюсь, знаю, что сейчас он скажет: "От этого не лечим".
А он сощурился, головой покачал так серьезно, участливо:
- Расскажите, чем это вызвано, голубчик.
- Причины общеизвестные, - отвечаю. - Чем старше становимся, тем лучше людей узнаем.
Я нарочно вопрос заостряю, чтобы доктор этот прилипчивый отстал.
Но от него не так просто отделаться. Да и отделываться не хочется. Видно, научился располагать к себе.
Глаза у него грустные, всезнающие. От зрачков жилки кровяные расходятся. Веки припухшие. Видно, устает здорово. А веет он него спокойствием, уютом, доброжелательностью.
И как-то само собой получилось, что рассказал я ему обо всем, что со мной приключилось.
Он долго думал над моими словами, тихонько покачивался на стуле у моей постели. Потом говорит:
- Дело не только в неприятностях на работе, Борис Петрович. Переутомились вы от непомерного потока информации, когда материал для диссертации собирали. Захлебнулись вы в нем. Отдышаться вам надо на песочке, отдохнуть от информации и от носителей информации...