Стиснув зубы, он распустил шнуровку и стащил платье через голову, понимая, что если упираться, то ему попросту помогут. Потом, уже медленнее, стянул штаны и сбросил сапоги, оставшись стоять на каменном полу босым и обнаженным.
Натянув кожаные, шитые серебром перчатки, духовник действительно осторожно брал каждую его вещь и раскладывал на столе. Потом, все так же соблюдая предосторожности, приблизился и вытащил из волос Альваха забытую перевязку, после чего присоединил ее к остальной одежде.
— Больше ничего нет, — выдавил Альвах, правильно истолковав требовательный взгляд. — Не видишь?
— Лей да замкнет твои уста, — отец Марух несильно ударил арестованную по губам. — Не говори без позволения, дитя. Мы знаем, что дочери Лии — подлы и изворотливы. Ты могла спрятать колдовские снадобья на себе. Открой рот.
Как был, в перчатках, духовник залез в рот Альваха и довольно долгое время в нем копался, дергая за щеки и отодвигая язык. Потом вынул пальцы и зарылся ими в густые волосы бывшего Инквизитора.
Нужно отдать ему должное — искал он мастерски. Руки отца Маруха шарили в волосах, ощупывали шею, проводили под грудями, забирались подмышки. Альвах мог бы оценить его опыт, наблюдай он со стороны. Однако теперь оценивать не получалось. Стоявший обнаженным под плотоядными ухмылками стражи, вынужденный показывать себя во всех сокровенных местах, Альвах чувствовал остро накатывавшие омерзение и дурноту. К тому времени, как духовник проник в его женское естество, изо всех сил державшийся бывший Инквизитор едва не обеспамятовал от сильного душевного волнения. С трудом удерживая себя в руках, он вытерпел тупую растягивавшую боль, не выдав себя ни единым звуком.
Наконец, отец Марух отошел от него, позволяя выпрямиться. Альвах опустил руки и поднял голову. Его выжидающий взгляд был стеклянным. Той частью его разума, что еще могла мыслить, еще раз подумалось, что лучше еще одно унижение с Седриком, чем то, что только что довелось перетерпеть.
Духовник вновь смерил его взглядом. Лицо «ведьмы» цвело красно-желтыми пятнами, но побелевшие губы были крепко стиснуты. Очевидно, арестованная женщина изо всех сил боролась с собой, чтобы не вскрикнуть или не разрыдаться.
Но не издала даже короткого стона.
— Велика в тебе гордыня, потерянное для света дитя, — отец Марух неодобрительно покачал головой. — В твоем положении нужно молить Лея о снисхождении и прощении. Быть может, тогда Светлый сжалится над твоей пропащей душой.
Он кивнул одному из стражников.
— Зовите цирюльника. Большая сила дочерей Лии — в их волосах. Не оставим соблазна этой заблудшей женщине вновь воспользоваться ее чарами.