Сам Робеспьер сделает свой выбор несколько месяцев спустя, но можем ли мы быть уверенными, что этот выбор был столь же очевиден для миллионов его сограждан? Особенно для тех, кого проблемы государственного устройства волновали куда меньше длины очередей в булочных или гибели родственников. Многие ли задумывались о наилучшей форме правления в ситуации, когда, как писал один из современников, «мы без правительства, без религии, без доверия, без финансов, без наук, без талантов, без сельского хозяйства, без торговли, без промышленности; мы без хлеба?»>{22}
При попытке анализа массовых «контрреволюционных» настроений возникают и дополнительные сложности. Является ли Вандейское восстание осознанным сопротивлением Революции или реакцией на агрессивное поведение центральной власти, презревшей традиции сельской автономии? Служит ли фактическая победа роялистов на выборах в законодательный корпус в 1795 г. показателем того, что большинство избирателей того времени высказывались за реставрацию монархии? В попытке разрешить эти противоречия английский историк К. Лукас выдвинул ставший затем популярным в мировой историографии термин «антиреволюция»>{23}, под которым начали понимать массовое недовольство Революцией — разнородное, лишённое разработанной программы и плана действий, спонтанное, часто направленное не против Революции в целом, а против конкретных её проявлений, затрагивающих те или иные слои населения и регионы. С точки зрения сторонников этой идеи, «антиреволюция» в значительной степени отличается от «контрреволюции», проявлявшейся осознанно, характерной для образованных слоёв общества, обладавшей идейной программой, противостоявшей Революции в институциональном и идеологическом плане.
Ещё более усложняет ситуацию невозможность опереться на терминологию и политический язык эпохи. Находившиеся у власти немедленно объявляли любые выступавшие против их политики силы «контрреволюционными». Но сделало ли «жирондистов» участие в мятеже против изгнавших их из Конвента монтаньяров контрреволюционерами? На взгляд самих монтаньяров, — безусловно. Исходя из целей и лозунгов мятежников — отнюдь нет: они по-прежнему выступали за республику, за признание совершённых в 1789–1792 гг. перемен. Напротив, после Термидора «контрреволюцией» начинают именовать восстание 31 мая — 2 июня, что опять же мало говорит о его истинных целях. Вне зависимости от их политической ориентации даже самые радикальные революционеры, — такие как Робеспьер, Ж.-Ж. Дантон, Ж.-Р. Эбер — обвинялись современниками в желании восстановить монархию; даже кучера могли называть «аристократом», если его подозревали в симпатиях к королю.