Потом Вера исчезла. Все исчезло, даже мысли. Ни света в конце тоннеля, ни самого тоннеля Долгов так и не увидел.
Зато услышал писк. Повторяющийся с равными интервалами и до боли знакомый. Следом появился такой же родной запах – запах больницы.
Вернулась и боль, но оказалась уже совсем не такой острой и раздирающей, а приглушенной, ноющей.
И прикосновение к руке. Именно это прикосновение заставило веки дрогнуть и приподняться.
Похоже, конец откладывался на неопределенный срок, потому что перед ним сидела, осторожно улыбаясь, Лилия Сидорова. Во всей своей повседневной красе, хоть и без обычного сияющего блеска: минимальный макияж на лице, сколотые на затылке волосы, едва заметные следы недосыпа.
– Привет, – поздоровалась она. – Рада, что ты успел очнуться прежде, чем я ушла. Боялась, что уже и не попрощаемся.
Он вопросительно приподнял брови и хотел что-то сказать, но во рту так пересохло и так саднило горло, что ничего не вышло.
Лиля как будто прочитала по его глазам, что не так, и поднесла к губам бутылку воды с торчащей из горлышка трубочкой. Долгову удалось сделать несколько глотков, после чего голос вернулся. Но задать вопрос он так и не успел, поскольку Лиля ответила на него раньше:
– Ты в больнице, и тебе придется остаться здесь, пока не сможешь встать и перебраться хотя бы к себе домой. Ольга обещала присмотреть за тобой и, когда придет время, забрать отсюда на машине. А мы уезжаем в Питер сегодня. Ну… Мы с Невом. Володя, кажется, договорился с Войтехом, что вернется в понедельник.
– То есть финальных титров и грустной музыки не будет? – хрипло поинтересовался Долгов, с трудом узнавая собственный голос.
Лиля улыбнулся шире и покачала головой.
– Не в этот раз.
– Какое разочарование, – выдохнул он.
– Ты надеялся на другой исход?
– Ну… Мог бы уйти как герой в ореоле славы с искуплением всех грехов. Так, наверное, было бы справедливей. А вместо этого придется лежать в провинциальной больничке, ходить под себя и есть бурду, которую тут выдают за трехразовое питание. Никакой романтики. Сплошная проза жизни. Но хоть высплюсь наконец.
На этот раз Лиля не улыбнулась. Скорее, наоборот: заметно посерьезнела.
– Нет в смерти никакого искупления, – ответила неожиданно резко. – И справедливости в ней тоже нет. Смерть – это просто конец. И ты этого конца не хотел, так что теперь не прибедняйся. Доктор сказал, что такого живучего пациента у него давно не было. Ты трижды умирал на столе во время операции. И трижды возвращался, словно что-то тебя держало. Или кто-то.
Долгов поймал ее выразительный взгляд и поморщился.