5
Иудея веселилась. Улицы Иерусалима, убранные ради Жатвы[32], напоенные ароматами цветов, которыми так славится месяц сиван[33], были полны народа. Люди улыбались и пели, отцы были ласковы с детьми, в глазах мужей светилась забытая любовь к женам. Светлый праздник разбередил усталые души иудеев, заставив их забыть на время обо всех печалях и невзгодах.
Только римская стража, хмурая и настороженная, не могла разделить всеобщего ликования. Они ходили по городу большими группами, молчаливые, напряженные, просеивая толпу внимательными взглядами.
Иуда шел по знакомым улицам, невольно отдавшись очарованию праздника. Годы летели, а город не менялся, каждый раз встречая его знакомыми запахами, звуками и суетой. В этот раз он пришел сюда один, не спросив разрешения у старейшин, не сказав, куда идет.
Не то чтобы впервые за пять лет ему захотелось домой, просто вдруг невыносима стала сама мысль о праздновании Жатвы в братстве. Он слишком хорошо представлял чинную трапезу, напыщенную речь Натана или Михаила, набившие оскомину разговоры об одном и том же. Он сбежал от этого и одиноко шел по городу, отдавшись его могучему зову, пробудившему воспоминания и мысли, которым в другое время он не давал воли.
Пойти в Храм принести положенные жертвы он так и не смог – Скиния, залитая кровью, пропитанная чадом горящей плоти вызывала у него только отвращение. Он долго стоял у Красных ворот, наблюдая за людьми, но даже воспоминания детства, их семейных походов сюда не заставили его совершить предписанный Законом обряд.
– Прости меня, Боже! Сам я стал таким, Ты ли создал меня так – не знаю. Но я не могу!.. Господи, все руках Твоих! Да свершится Твоя воля!
Слова утонули во всеобщем шуме. Иуда решительно спустился с храмовых ступеней и свернул в тихую улочку, сразу отделившую его от городской суеты. Она привела его в богатый квартал, в котором жили чиновники и зажиточные коммерсанты.
Здесь, в конце улицы, под сенью пальм, был его дом. За эти годы он несколько раз приходил сюда, украдкой заглядывал в низкие окна или прислушивался к разговорам. Дома все оставалось неизменным, словно и не было у книжника Никодима беспутного старшего сына, четыре года назад сбежавшего к разбойникам. Иуда замедлил шаги и осторожно выглянул за поворот – ему очень не хотелось сталкиваться с кем-то из знакомых или родных. Вдали маячили несколько мужских фигур, слышался неспешный разговор. Узнав в одном из собеседников отца, он отпрянул и вжался в стену. Разговор постепенно удалялся, потом совсем смолк. Иуда отделился от каменных плит, решительно миновал поворот, ведущий к дому, и поспешил покинуть пределы Верхнего Города. Небо стало сапфировым, солнце стояло еще высоко, но тени стали чуть глубже, отчетливей. Он ускорил шаг, почувствовав, как от сытных ароматов, исходивших отовсюду, недовольно заворчал его желудок.