1 января, 9 января 1968
Моруа («Жизнь Бальзака») нравится мне все больше и больше. Книга располагает к себе, во-первых, тем, что автор любит своего героя, видит в нем лучшее и главное и умеет показать это документально и достоверно. Он не ищет дешевых контрастов и противопоставлений величия художника и ничтожества человека, чем грешит даже такой умный биограф, как С. Цвейг, не говоря уже о Р. Бенжамене. Отлично приводятся (и без перегрузки) цитаты: это книга о писателе Бальзаке, и биограф по праву щеголяет великолепным знанием его текстов.
…Дочитал ночью книгу Моруа. Как страшна смерть Бальзака. Моруа снисходителен к Ганской, думаю, что это справедливо. Все серьезно, весомо, достоверно: никакой уступки эффектам, выгодным контрастам, игре светотени. Но сама жизнь здесь удивительный романист.
5 января 1968
Вышло новое 4-томное собрание Гиляровского огромным тиражом, и все мгновенно расходится. Думал ли старый репортер, что в России будущего его станут больше любить читатели, чем Глеба Успенского, Салтыкова-Щедрина и Белинского, собрания которых не распроданы? По современной ему табели о литературных рангах он по отношению к ним был как лейтенант — к генералам армии. Это кажется парадоксальным, но в этом есть некая таинственная справедливость: его очерки полны жизни, бодры, сочно изображают быт, историчны, занимательны и лишены назойливой наставительности.
1 марта 1968
Купил только что вышедшие мемуары М. О. Кнебель. В книге многое отлично. Бросил все, и лежу на кровати, и читаю. Собственно, это всегда в жизни у меня самые счастливые минуты — когда читаю хорошую книгу в первый раз. Что может сравниться с этим? Ничто!
4 июля 1968
Подчитывая переписку Чехова (для книги), не могу сдержать нового наплыва чувств восхищения перед этим человеком: это лучший человек конца и начала века, лучший ум, лучший психолог, лучший художник. Он то для своей эпохи, что Пушкин для своей: он воплощение лучшего в ней в человеческом облике.
13 октября 1968
Перечитываю Зощенко. Если бы можно было судить о нем, отвлекшись от его литературной судьбы, то следовало бы признать, что все свое лучшее он создал еще в двадцатые годы или позднее, но в манере созданного в эти годы. «Сентиментальные повести», написанные на рубеже 30-х годов, вялы и малоинтересны. И далее — тоже. Документированные рассказы-пересказы и записи неинтересны. «Перед восходом солнца» — сильнее всего, но болезненный субъективизм тут уже совсем охватил его. С чисто литературной стороны — он жертва успеха своей «первой манеры» и неумения отойти от нее. Но, разумеется, и сделанного в двадцатых годах достаточно для почетного места в истории русской литературы, — так это оригинально, свежо, умно, ярко.