«В 1774 году молодой Вольфганг Гёте выпустил свою книгу „Страдания молодого Вертера“, историю любви молодого мечтателя к девушке, ставшей впоследствии женой другого. Вся книга посвящена горячей, сентиментальной любви Вертера во вкусе того времени — с записками, с мечтами, с предчувствиями, — прочная старая любовь, которая кончается либо смертью, либо браком. В то время наука любви стояла высоко: от первой встречи до первого поцелуя автор успевал написать несколько глав, — искусство, теперь уже утерянное. Возлюбленная Вертера Лотта имела жениха и вышла за него замуж, — книга кончается самоубийством Вертера, не вынесшего двойкой тяжести своей любви и разочарования.
Но тогда, в семидесятых годах позапрошлого столетия, выход „Вертера“ вызвал целую бурю. Люди рыдали над книгой; одни — жалея Вертера, другие — жалея самих себя за то, что они „созданы менее возвышенными, чем Вертер“. Многие подражали Вертеру в костюме, многие сами кончали самоубийством, — этот вид „есенинщины“ не был оригинальным даже тогда. Роман читали все. Наполеон в египетском походе имел при себе эту книжку и, хладнокровно погребая в песках целую армию, жалел немецкого самоубийцу. „Вертер“ выдержал много перепечаток; появился ряд более или менее бездарных подражателей, периодическая печать наполнилась шумом полемики, и противники громили друг друга страстным, изысканным языком восемнадцатого столетия. Маленькая книжечка становилась общественной силой, и фигура Вертера вставала над старой Германией как воплощение и символ идеализма.
Другая книга имела судьбу еще более блестящую. Влияние ее было настолько велико, что оно сохранилось до наших дней, пережив трех царей и три революции. Книга вышла на рубеже двух веков, в подлое, свинцовое, как говорил Герцен, время, когда рушился старый общественный уклад и на историческую сцену пришли новые люди. Книга („Отцы и дети“ Тургенева) вобрала в себя отзвуки этой ломки, смутные настроения и запросы эпохи. Главный герой ее, Базаров, по своей идеологии, целям, конечно, ни в какой степени не является идеалом нашего времени и нашего класса. Но как образ человека, как общественный тип, наделенный прямотой взглядов, идейным мужеством и подлинным духовным благородством, Базаров не может не вызвать даже и теперь нашего сочувствия и симпатии. Базаров несколько десятилетий (вопреки воле автора) был символом идейного бунта против бога, против семейных и общественных устоев: еще и сейчас, в наши годы, мы чувствуем влияние этой изумительной книги. Рука Базарова, старого нигилиста шестидесятых годов, положила свой знак на суровый быт молодежи в годы военного коммунизма. Корни влияния были утеряны, старик Тургенев был забыт, и молодежь, сокрушая „предрассудки“, остригая косы и изгоняя из любви нежность, постоянство, „черемуху“ и прочий прекрасный любовный реквизит, даже и не подозревала, насколько это не ново. Потом, бесконечно опошлив, придав „базаровщине“ реакционный смысл, в дни нэпа ею воспользовалась молодежь богемы и на ней построила доморощенную теорию, которая начинается с того, что „все дозволено“, и кончается веревкой.