– Дэнни тоже там было хорошо, – настаивала я, раздраженная тем, что мать и слышать не желает о возвращении. – Разве нет, Дэн?
Брат поднял глаза, но не ответил, а сразу отодвинулся на стуле, отнес тарелку в раковину и поспешно вышел из кухни. Не может же мама не видеть, насколько он не приспособлен к городской жизни.
– Ты же понимаешь, что там ему будет лучше, – добавила я. – Обещай хотя бы подумать об этом!
Мама пробормотала, что подумает, но меньше чем через две недели Дэнни ушел из дома. Взвалил на плечи тяжелый рюкзак и сказал мне, что уходит. Мать стояла у калитки, глядя ему вслед, и лицо у нее было бледное и измученное. С таким же выражением мама звонила в клинику, когда Бонни впервые ложилась на лечение, – точно ее мир развалился на куски.
Мама долго не опускала руку, будто желая дотянуться до Дэнни, но, насколько я знаю, она не сделала ни одной попытки его остановить. Уже позже я часто задумывалась о том, что чувствовала мама, когда отпускала остальных. Она всегда была единственной, кто держал нас вместе, и всякий раз, когда один из нас покидал родительский дом, мне казалось, что образовавшаяся невидимая прореха с треском рвется все дальше.
После ухода Дэнни я перестала просить о возвращении на остров. Мое сердце уже не принадлежало Эвергрину, а со смертью мамы мысль об острове без нее казалась мне невозможной.
Однако сообщение в новостях разворошило воспоминания и полузабытые чувства, и я впервые завидую умению Бонни отстраняться и делать вид, что это нас не касается.
В воскресенье рано утром я звоню сестре. Прошло больше суток, а я все еще откладываю разговор с отцом.
– Говорят, останки принадлежат женщине, – сообщаю я Бонни. – Но я не понимаю, почему никто не заявил о ее исчезновении. Ведь наверняка кто-то заметил, что человек пропал. – Я задумываюсь. – На острове мы знали всех. Не могу отделаться от мысли, что убитая – наша бывшая знакомая.
– Ну и кто это может быть? Тесс Карлтон? – выпаливает сестрица, не целясь. – Или одна из близняшек Смит? Одна сестра убила другую?
– Бонни, ты говоришь ужасные вещи.
– Скоро мы все узнаем, – бормочет она, теряя интерес к разговору. Я задерживаю взгляд на экране телевизора. Снова показывают наш дом: камеры обшаривают сад и темный лес, лежащий за ним, густо заросший деревьями. Солнце освещает лишь верхушки крон, и с этого ракурса лес выглядит мрачным, внушая невольную робость. Туристы, как правило, не ходили в чащу, а мы в детстве безбоязненно убегали в такую глушь, куда свет не проникал и на минуту.
Каким-то образом оператору удается передать смутную угрозу, таящуюся в лесу, и я впервые вижу лес глазами посторонних: он походит на обиталище призраков.