Мое сердце колотится, и я составляю список обладательниц моих браслетов, перечитав его, прежде чем отправить полиции. Взгляд останавливается на первом имени в списке, и я окончательно понимаю, что, сидя дома, не найду ответов.
В понедельник утром я пытаюсь сосредоточиться на новых клиентах: супружеской паре и их четырнадцатилетнем сыне. По словам матери, у подростка проблемы с посещением школы.
Перечисляя свои тревоги, она говорит быстро, словно ставя галочки в списке покупок. Видно, что она нервничает. Всякий раз, описывая очередной случай, клиентка подчеркивает, что не одобряет поведение сына, однако у меня нет впечатления, что она хочет его унизить. Скорее ей нужно, чтобы я знала – она хорошая мать, которая активно ищет выход из ситуации.
Я ей сочувствую. Кажется, она винит себя за то, что проблема оказалась запущенной – подросток почти не учится в школе, и вот теперь все они оказались на приеме у семейного психолога. Похоже, клиентке так же неловко, как и мне вчера, когда в моей гостиной сидели двое полицейских.
Слушая, я киваю и поглядываю на ее мужа и ребенка. Мальчик теребит скомканную куртку, лежащую на коленях, и явно мечтает оказаться где угодно, только не тут. На его лице красные пятна, жесты выдают внутреннюю истерику, и я чувствую – он вот-вот сорвется. С него уже довольно. Как только мать немного выдыхается и набирает воздуха для нового монолога, я прошу мальчика описать, как он представляет себе удачный день.
Он хмыкает и дергает плечом, но впервые с тех пор, как он здесь, поднимает голову и ловит мой взгляд.
К концу консультации я убеждаюсь, что у родителей подростка несколько смещены приоритеты, однако у меня остается ощущение недосказанности, и я предлагаю уделить мальчику полчаса общения наедине в начале следующего сеанса.
Провожая клиентов, я думаю о Бонни и детском психологе, к которому ее возили на материк. Не в первый раз я жалею, что рядом нет мамы, чтобы спросить, зачем ей это понадобилось. Иногда я ловлю себя на мысли, как бы мне хотелось усадить рядом собственных родителей и дать им возможность выговориться.
Я бы спросила маму, как она могла отпустить Дэнни, а отца – чего он искал, когда сошелся с Оливией, и нашел ли это в итоге; сознавал ли он, что Оливия – полная мамина противоположность, и стало ли это причиной его выбора.
Теперь папа живет в доме без излишеств, столь же строгом, как и его новые отношения, в которых нет места бурным сценам, сердитым словам и повышенному тону. А также смеху, привычке держаться за руки и тайным поцелуям, когда родители думали, что я не смотрю. С мамой у него так и было.