Засунув руки поглубже в карманы, я шагаю, пока не выхожу на тропу возле подножия утеса, которая наконец приводит меня к памятной скамье, гордо водруженной у самого обрыва.
Бронзовая табличка, прикрепленная с обратной стороны скамьи, гласит: «В память о нашей дочери Джилл. Ты всегда будешь в наших сердцах». Я обвожу пальцем выгравированные буквы, и слезы снова текут по моим щекам, когда я представляю, как Руфь пишет слова, подбирая те, что в двух коротких фразах передадут все ее чувства. Помню, как нелегко нам далась надпись для маминой надгробной плиты: мы с Бонни долго спорили и в конце концов остановились на варианте, который в итоге совсем не отражал моих чувств.
Должно быть, писать эпитафию единственной дочери немыслимо и невыносимо. Не могу представить, через какие муки прошли Руфь и Боб, потеряв дочь совсем юной.
Сидя на скамейке Джилл и глядя на море, я мысленно молюсь за свою подругу. Комок застревает в горле, когда воспоминания о наших с Джилл играх проносятся в голове, словно черно-белый фильм. Вот мы стоим на краю обрыва, на несколько футов ближе, чем я сейчас. Джилл крепко сжимает мою руку, а я считаю в обратном порядке от десяти.
– Шесть шагов вперед, – говорю я ей, – вот и вся наша задача на сегодня.
Ее рука напрягается, но Джилл хихикает, я тоже начинаю смеяться, и вскоре мы хохочем так, что падаем на землю, а потом лежим и смотрим в небо, все еще смеясь.
Мы не знали, что нам готовит будущее. Я бы ни за что не поверила, что к концу лета уеду с острова. Джилл не догадывалась, что ей осталось всего семь лет жизни.
Однако сейчас я твердо знаю одно: несмотря на предупреждение Энни, я не уеду с Эвергрина, не повидав Боба и Руфь.