Вогра, обворожительно улыбнувшись, посмотрела в глаза раскрасневшемуся от счастья и волнения именитому режиссеру-триумфатору, окинула заинтересованным всеохватным взором гламурно-фрачную публику и, подмигнув в телекамеру, громко и членораздельно произнесла:
– Пиздец! Я такого говна еще ни разу в жизни не видела!
В мгновенно притихшем зале прокатилось эхо:
– Не видела… видела… идела… ла…
Режиссер-победитель схватился за сердце. Оператор, выглянувший из-за камеры, выпучил на нее глаза. Ведущий закашлялся.
– Пэ… пэ… простите? – голос его сорвался на фальцет.
Вогра, опять улыбнувшись, вновь поднесла микрофон к губам:
– Что тебе не ясно? Говно, говорю, ваш фильм. Ни актеры толком не играют, ни оператор планы не выдерживает. А режиссер! Ему только признание да бабки подавай! Срать он хотел на художественную ценность и литературный замысел. Деграданты! Идите вы в жопу со своими фестивалями! Так понятнее?! Кстати… я всё сказала.
Вогра швырнула микрофоном в ведущего, развернулась на каблуках и, цокая набойками, быстро пошла к выходу.
Постепенно присутствующие начали оживать. Кто-то нервно смеялся, кто-то хохотал во все горло, кое-кто выл и требовал немедленно призвать нарушительницу этики к строгому ответу…
Но Вогра ничего этого уже не слышала. Взяв в гардеробе плащ, она вышла на улицу, почти бегом спустилась по ступенькам и элегантно взмахнула затянутой в лайковую перчатку рукой. Мгновенно подкатившее такси гостеприимно распахнуло пассажирскую дверь, откуда-то изнутри донеслось привычное:
– Садитесь. Вам куда?
Вогра устроилась рядом с водителем, бросила расшитую стразами сумочку на торпеду и весело скомандовала:
– На Ярославский, шеф. И давай-ка, дружище, побыстрее. Задрал меня этот гадюшник…
Это происходило с Фадеевной каждый год. Начиналось, как водится, в полнолуние, в первое осеннее, а во второе уже заканчивалось. Для нее – к сожалению, для соседей и сродственников – к счастью.
Но давайте-ка по порядку.
Итак.
Лизавета Фадеевна Самохина, одиннадцать месяцев в году – милая старушка, божий одуванчик, на чьей тонкой шее (можно – стебельке, тут уж как кому угодно) сидят: а) бестолковый сын Терёха, неизлечимо, но без буйства больной легкой формой алкоголизма; б) не так давно заразившаяся от него невестка, некогда милейшая нравом и внешним образом Танечка; в, г) парочка ихних оболтусов – Ванька да Венька, шести и одиннадцати лет отроду соответственно.
Живет вся эта относительно дружная семейка в полуразвалившейся с виду, но еще достаточно крепкой избе о печном отоплении на окраине крохотного городка Максакова Н-ского края-области, в Белой слободке, там, где пока господствуют мелкие, но все ж частные, лэндлорды. Или, по-нашему, землевладельцы.