— Это ты кого имеешь в виду? — подозрительно спросил Иван, забирая у меня сигарету.
Не знаю, на каком рефлексе, но язык сам провернул это дело, без участия моего закостеневшего мозга.
— Хотя бы себя, Ваня, — сказал мой язык, — я, между прочим, с десятого класса в тебя влюблена была. По уши.
— Ты серьезно? — Мое известие было для его пьяной головы как залп шампанского.
— Конечно, серьезно. — Я снова взяла у него сигарету. Вообще-то всегда терпеть не могла «Пэлл-Мэлл», но курить от одной сигареты — есть в этом что-то очень интимное, сближающие. Брудершафт своего рода.
— А что же ты молчала? — спросил он.
Его покрасневшие глаза так и вцепились в меня взглядом.
— В десятом классе я еще была ходячей кучей комплексов. А в одиннадцатом у тебя уже появилась Настя.
Да, я хорошо помнила, что именно Настя Аверченкова стала его первой трагедией. Кстати, в этот момент за нашими спинами и пыльным балконным стеклом она танцевала некое подобие танго, притиснувшись своим роскошным телом к Матвею. Лицо класса, первая красавица. Ее отношения с Иваном завязались после того, как она рассорилась со своим парнем и с горя перепила на собственном дне рождения. Иван держал Настю за талию над ванной, когда ее организм освобождался от всей съеденной за столом пищи. А потом он вытирал ей салфетками лицо и молча слушал все ее пьяные откровения. Расстались они через полгода, когда прежний Настин кавалер, насытившись свободой, решил вернуть все на круги своя. Он был старше Ивана и, честно говоря, обаятельнее.
Иван поверил мне. Он стоял, совершенно ошеломленный этой новостью, и смотрел покрасневшими глазами то на меня, то в черную пустоту под балконом. Когда сигарета догорела до фильтра, он достал следующую. Ее мы тоже курили на двоих, словно нельзя было зажечь две сигареты одновременно. Мы больше ничего не говорили до того момента, как дверь на балкон распахнулась и в нашу ночь ввалились еще три человека, желающих вдохнуть никотина.
Мы с Иваном не сговариваясь вернулись в квартиру. В коридоре между комнатой и столовой он внезапно взял мою руку и прижался к ней лицом.
— Какая у тебя нежная кожа, — пробормотал он, — а я и не знал.
Матвеевская вечеринка удалась. Кажется, народ действительно соскучился, если не друг по другу, то по возможности почувствовать себя моложе. Я ничуть не иронизирую: когда ты переваливаешь двадцатипятилетний рубеж и, обращаясь к тебе, все чаще употребляют слово «женщина», а не «девушка», каждый прожитый год чувствуется особенно остро. Может, потом мы привыкнем, но пока взрослеть для нас — это больно. Особенно, когда видишь, что вокруг тебя ничего не меняется: меняется только твое отражение в зеркале. А мир остается таким же беспощадно-беспомощным, вечно гибнущим и требующим спасения, призывающим очередные поколения наивных сопляков, которые еще находят удовольствие в том, чтобы ночевать на баррикадах. Все равно ради чего.