Тут бедная Танечка скривилась, словно ее затошнило. У филологов с красным дипломом особая чувствительность к речи.
— Обращение к партнерам составить не могут! — Иляна говорила в пространство, дабы всем сотрудникам перепало по капле ее царственного гнева. — Я что, единственный профессионал в отделе?! Ничего не скажешь — хорошо вы устроились!
Пока она разглагольствовала, я смотрела на Илью. И мне было плохо, так плохо, что хуже не бывает. Резко отвернулась. Чуть выждала и снова посмотрела в его сторону. Я — дура! — всегда так делаю. Хотя ни разу ничего не менялось. Если эта грязная аура появляется над человеком, ее уже не сотрешь. Илья сидел, опустив свою кудрявую голову, красный и блестящий от пота. Из рукавов зеленого пиджака выглядывала коричневая рубашка, кажется, новая. Очень ему шел этот комплект — зеленый пиджак и светло-коричневая рубашка. Илья почувствовал мой взгляд и покраснел еще больше. Разумеется, бедный мальчик и вообразить не мог, почему я так уставилась на него.
Это страшно — видеть перед собой живого человека и понимать, что его уже нет. Вроде бы вот он, Илья, — сидит на стуле, смотрит в пол, краснея, слушает бред начальницы, а на самом деле жизнь уже сбросила его со своей повозки, списала.
Верхнюю часть головы свело спазмом от напряжения — словно в виски воткнули иголки. На меня снова, как накануне вечером, накатила злость. Злость делает меня плавной и ленивой, как ластящуюся кошку. Я вальяжно потянулась и сказала:
— Да, Иляна Сергеевна, не повезло вам с сотрудниками. Сплошные лентяи и бездари. Можно посочувствовать.
Я редко иронизирую, но если постараюсь — желчь капает с языка. Не важно, какие слова при этом говорятся, но, судя по реакции окружающих, тон у меня в такие моменты очень ядовитый.
На Иляну он подействовал как брызги кипятка. Она просто-таки подпрыгнула на месте:
— Что ты сказала?!
— Что вам не повезло с сотрудниками. Прямо-таки полоса невезения. Кадры меняются один за другим, а вам все не везет и не везет. Не осталось в этом мире порядочных людей, кроме блондинок.
Последнюю фразу не стоило говорить, но не сказать ее я не могла.
Когда Иляна, хлопнув дверью, вышла, все воззрились на меня с таким изумлением, что стало неловко. Но хуже всего было то, что Илья решил, будто я заступилась за него. Он подошел к моему столу — все еще красный и блестящий от пота — и сказал:
— Спасибо, Саша…
Я вынужденно подняла лицо и что-то пробормотала в ответ. Невыносимо тошно было смотреть в лицо Горбовского и видеть серый дымчатый ореол, словно грязная лужа расплывающийся в воздухе над кудрявой шевелюрой, которую не могла пригладить ни одна расческа в отделе. Самое ужасное, что мне придется каждый день наблюдать, как это пятно разрастается, становится жирным, тяжелым, постепенно скрывая лицо Ильи. Каждый день нужно будет на корню задавливать в себе желание повторить попытку, сделанную однажды по глупости и наивности.