Оставшись наедине с Линой, милиционер некоторое время ходил по комнате, потом поставил свой стул напротив Лины, сел на него и сказал:
— Ну, рассказывай!
— Что? — не поняла Лина.
— Все, как было! — сказал милиционер.
И Лина ему все рассказала, и про конфеты, и про рот, который ей Арнольд Петрович зажимал, и про то, как он на полу краснорожий лежал.
— А ты его ничем не ударила? — спросил милиционер.
— Чем? — снова удивилась Лина.
— Ну не знаю, — сказал милиционер, откровенно разглядывая Лину. — Железкой какой-нибудь… Склад ведь, там все есть.
— Была нужда, — сказала Лина и натянула юбку на колени, уж больно пронзительно и нагло милиционер смотрел на ее ноги. — Сам он… — и, вспомнив слова Лены, вдруг почему-то добавила: — Старый козел!
— Значит, никаких развратных действий он в отношении тебя не предпринимал? — смущаясь, сказал милиционер.
— В трусы лазил, — сказала Лина, застеснялась, опустила голову и шепотом добавила: — Больше ничего!
— Иди, — сказал милиционер, тоже не поднимая головы. — Вот здесь подпиши и иди.
А потом ее расспрашивала Вера Ивановна и все качала головой, словно совсем не удивлялась рассказу Лины.
— Иди, Басяева, — сказала она. — Говорили мне…
И закрыла торопливо рот, словно в него плюнуть хотели.
Вечером перед сном Лина почему-то вспомнила наглого милиционера. Нельзя сказать, что она ничего не понимала, почти в пятнадцать лет дур не бывает, конечно, она понимала, чего от нее хотел Арнольд Петрович и почему ее хватал за колено милиционер. И от этого было особенно противно, потому что Лина все представляла себе совсем иначе, и суженого-ряженого видела совсем не похожим на лысого завхоза и наглого милиционера. Ей суженый-ряженый представлялся кем-то вроде молодого Баталова, чья фотография хранилась у Лины в тумбочке, и виделось все кисейно-воздушным, белым, с розами, которые падали с голубого бездонного неба. Лина полежала немного, поплакала, обижаясь на несовершенство мира, поговорила немного с Седиком, узнала последние деревенские новости, а потом вновь в ней заговорил рассудительный голос, который рассказывал ей о мире:
«Чистец буквецецветный, — сказал голос. — Многолетняя трава. Цветки собраны в колосовидные соцветия по десять-двенадцать цветков на конце стебля. Собирают в ранней стадии цветения и сушат, тщательно следя за тем, чтобы на заготовку не попали роса или дождь. Запах слабый, ароматный, чуть горьковатый. Настойки чистеца и жидкий экстракт применяются в акушерско-гинекологической практике».
Надо же!
Лина покраснела, радуясь, что кругом темно. Кто-то осторожно коснулся ее плеча.