Горькая соль войны (Синякин) - страница 86

Ухаживали за мемориалом местные жители.

Из щелей между бетонными плитами русского мемориала лезла беспощадная и неистребимая степная трава, утверждая жизнь и бессмертие.

Немцы и здесь остались верны себе. Двое рабочих в оранжевых комбинезонах даже в дожди приезжали на кладбище и, пользуясь небольшим огнеметом, аккуратно выжигали свежие ростки полыни и молочая, не давая им разрастись. Выжигая жизнь, они хотели обеспечить бессмертие.

Вокруг зеленела горбатая от холмов степь с извилистыми реками дорог, у Двуречья голубела вода, а ночами над Мемориалом сияли звезды. Упавшие когда-то с небес, они вновь обрели свое место, чтобы искристыми переливами во тьме напоминать всем живущим о тщете человеческих усилий, ведь мир и война, жизнь и смерть на Земле — это всего лишь бледное отражение невероятных явлений, бушующих в бесконечной Вселенной.

Со смертью каждого человека Вселенная становится беднее на единицу человеческой души.

Осознавая это, начинаешь понимать, почему космическое пространство холодно и бездушно, почему разбегаются звезды, становясь друг другу чужими, и почему однажды — это обязательно и неизбежно — все канет во тьму.

Бывший оперуполномоченный уголовного розыска, а ныне лейтенант Красной Армии Иван Николаевич Шарун, попавший в госпиталь по случаю ранения, бродил по саду. Грудь уже не болела, только когда он делал резкое движение, что-то отзывалось внутри тупо и ноюще, но врачи сказали, что это остаточное явление и скоро оно пройдет. Кончалось лето, в листве деревьев уже высвечивалась желтизна, а на разлапистых грушах повисли маленькие коричневые и желтые кисло-горькие, вяжущие рот плоды. За столиком у входа в здание выздоравливающие играли в домино. Госпиталь расположился в здании средней школы, поэтому под деревьями громоздились парты, вынесенные, чтобы освободить место для кроватей. От Волги, которая была рядом, доносились сиплые пароходные гудки. Здесь пока еще ничего, кроме редких бомбежек, проходивших стороной, не напоминало о войне. Если бы Шарун находился не в госпитале, где каждый день кто-то умирал и где, за нехваткой бинтов, стирали и пускали в употребление уже послужившие для перевязки, Иван Николаевич легко мог считать, что он лежит в обычной больнице с чем-то вроде простуды.

— Товарищ больной! Товарищ больной! — от дверей спешила медсестра Клава Садыкова. Природа щедро наделила ее всем женским, однако при взгляде на девушку казалось — в самый раз. Не один из выздоравливающих пытался подбить к соблазнительной медсестричке клинья, но Клавочка была девушкой строгих правил и ничего лишнего себе не позволяла. Вот и выходило, что выздоравливающим оставалось лишь облизываться на щедрые Клавочкины формы. Некоторые особо бойкие намекали, закатывая глаза, на свои особые отношения с симпатичной медсестрой, но им никто не верил, все знали, что у Клавочки есть жених, который воюет где-то под Ростовом и почти каждый день шлет ей письма.