Так ожила величавая мистическая идея… Был первый Рим — Рим кесарей. Погиб. Потом была Византия — наследница того Рима. Погибла. А теперь есть град Москва, где правят наследники властителей обеих павших империй. Москва — третий Рим и последний, ибо четвертому Риму уже не бывать. И «венец Мономаха», лежавший в сокровищнице его предков, ждал великого властителя, который первым будет венчаться в нем на царство, первым объявит себя царем Руси.
И вечно полуголодный, заброшенный мальчик знал: этим первым венчанным московским царембудет он. И он вернет на Русь время великих воинов, древних князей-завоевателей!
С детства он «стал святыней для самого себя»…
Время летит незаметно. Занятые сражениями друг с другом бояре и не заметили, что мальчику стукнуло тринадцать лет — отрок! Проморгали…
«Волчонок вырос», — говорили они потом. Не понимали: совсем другой зверь появился во дворце. Жестокость и властолюбие византийских императоров, коварство хитроумных московских князей, темперамент и отвага литовских кондотьеров — гремучая смесь… Не волчонок — тигр! Кошачья любовь к игре с жертвой, прежде чем отдаст она свою кровь… и страсти, бешеные страсти! Распалялся — и тогда действовал! В ярости — хитроумен, талантлив… В ярости — в речах убедителен…
Тогда-то он и показал боярам, кто вырос во дворце. Накануне нового, 1544 года посмел обычным языком повелителя заговорить при нем самый наглый и влиятельнейший из Шуйских — князь Андрей, и Иван, «приведши себя в бешенство», повелел своим псарям схватить думного боярина. Не увидел нового года гордый князь — 29 декабря 1543 года труп потомка Александра Невского валялся на заднем дворе… А Иван, усмехаясь, объяснял бледным боярам: случилась-де досадная ошибка, он повелел отвести в темницу возомнившего о себе боярина, да глупые псари почему-то не поняли, до темницы его не довели — зарезали… И велел, чтоб усвоили: ему уже минуло тринадцать, и править теперь будет — он!
И бояре мигом вспомнили грозного деда…
«Вот тогда-то бояре и начали иметь страх Государя», — напишет современник. Их наглость, небрежение как по волшебству сменились лизоблюдством и угодничеством.
Ко дворцу тотчас вернули любимого Иваном с детства боярина Федора Воронцова, сосланного Шуйскими…
Но он знал: чтобы стать грозной, Власть должна быть и ветреной. Тогда она родит истинный Страх, а следовательно, и повиновение… И уже вскоре, в порыве так ценимого им гнева он казнит любимого Федора Воронцова. Те, кто вчера в опале, сегодня в милости, но уже завтра — наоборот. Сегодня он ненавидит бояр, а завтра прослышавшие об этом псковичи приходят с жалобой на очередного наместника, обобравшего город, князя Ивана Турунтая-Пронского. И вдруг бешеный гнев царя обрушивается на них. Как смеют они бить челом на его наместника! На князя! И летописец рассказывает, с каким упоением молодой Государь «палил жалобщикам бороды… сам свечою их поджигал… и повелел класть нагими на землю и топтал их…». Кто знает, куда поведут его страсти, тигриные игры, — и боятся, трепещут… Власть!