Там, где меня нет (Варенников) - страница 70

— Катя ранена! — услышал он голос Евтушенко.

Ждать машину скорой помощи было слишком долго, и Евтушенко принял решение самостоятельно отвезти раненую Кирееву в город. Он сам сел за руль милицейского уазика. Даниил и сержант Трофимов остались на месте происшествия. Оба понимали, что день будет долгим, муторным и бумажным на весь десяток, а то и два десятка страниц.

Сидя на лестнице дома и медленно смакуя сигарету, Даниил попытался представить себе, что же заставило Кондрашова открыть огонь по милиционерам. Но тут его мысли перескочили сначала на следы велосипеда, а после — на мертвую дворнягу, оставшуюся в багажнике уазика.

«Вот удивится Евтушенко, заглянув в багажник, — подумал Даниил, глядя перед собой на тундру, простиравшуюся на десятки километров. — Странный, сука, день. Интересно, если так прошла первая неделя жизни здесь, что же будет дальше?»

Из дневника Юры Мальцева

13.01.2007

Что было дальше? Экзаменационные билеты, вспотевшие ладони, томительное ожидание и, как результат, аттестат о неполном среднем образовании. Была торжественная церемония в актовом зале школы, вездесущий запах женских духов и слезы радости. Директор школы, Маргарита Львовна — приветливая женщина, но испорченная годами битвы за свой трон и оттого очень фальшивая — произносила речь, и весь зал слушал, а наш девятый «А» стоял ровным рядом, кое-где все же выбиваясь сутулой позой или чересчур широкой улыбкой. Это я уже на фотографиях разглядел. Было волнительно и как-то даже грустно.

Впрочем, грусть отступила сразу же, как только мы вышли из стен школы. Покурили, спрятавшись от родителей, забились встретиться вечером. Саня, Дима и Жора Рябинин, почему-то в ту пору стриженный наголо. Мои школьные друзья. Забуду ли я их, когда уеду отсюда? Будет ли память греть меня в моменты душевного холода?

На площадке игрались малолетки. Летний лагерь. С ними была женщина, которую в ту пору я еще не знал. Светлые волосы, голубые глаза и такая «усталая» красота. То была жена дяди Дани. Жена героя.

Да, после случившейся перестрелки он стал известен в городе. Говорили: храбрый старлей; говорили, что у него большое будущее здесь. Я слышал, что вину за два убийства повесили на того психа, которого застрелили при задержании. Но мне не хотелось думать ни о храбром старлее, ни о расследовании, которое к тому времени уже вроде бы было прекращено. Все это теперь казалось мне далеким, неважным — о случившемся в заброшенном поселке думать было больно, буквально на физическом уровне больно. Теперь я знал, что такое страх, и рассказы про бравых юных сыщиков казались мне глупостью, далекой от правды.