— В пабе нет никого, кто вам бы подходил, — холодно ответил он, возвращая удостоверение.
— Позвольте, но это мне решать. Они редко сбегают, но отлично прячутся, герр Хенрик. И так похожи на людей. Вы и сами знаете, верно? Одна из кукол живет у вас дома, — улыбнулся жандарм, и в голосе его не осталось следа заискивания.
Уолтер вздрогнул. Кофе пролился на песок, дотек до подноса и зашипел, сгорая на раскаленной меди.
— Я закон не нарушаю. И никого не укрываю. Но здесь нет тех, кого вы ищете, только ведьма с Севера. Вы же знаете, герр Унфелих, что куклы не колдуют, — сквозь зубы процедил Хенрик.
— А кто-то видел, как она колдовала? — спокойно поинтересовался жандарм.
— Все видели. Уолтер, видел, как Сулла колдовала?
— Да, — не задумываясь ответил он.
— Василика, девочка моя, ты видела, как Сулла колдует?
— Так же ясно, как вижу вас, герр Хенрик, — покладисто ответила она.
— Видите. Вам тут нечего искать. А если хотите проводить у меня обыски и допросы — принесите бумагу из
Канцелярии, а не только удостоверение и свои домыслы, — сквозь зубы процедил Хенрик.
Уолтер на месте жандарма испугался бы. Герр Унфелих выглядел обычным неудачником, к тому же довольно субтильным, а Хенрик сейчас напоминал разъяренного огненно-рыжего медведя, способного разорвать человека пополам.
Но жандарм сохранял абсолютное спокойствие. Улыбнувшись, он кивнул Хенрику, убрал удостоверение в карман и вышел, напоследок окинув взглядом зал.
— Вот ведь штопанный подонок! — раздался полный возмущения голос Зэлы, едва за герром Унфелихом закрылась дверь.
Зэла швырнула в камин газету, за которой пряталась весь разговор, и села за стойку.
— И правда, удивительно неприятный господин, — отозвалась Василика, подходя к Хенрику и осторожно прикасаясь к его запястью.
— Жалобу напишу, и бумагу перцем пропитаю, чтобы, если ей подотрутся, мое недовольство все равно пробрало! Каков подлец! И где, скажите на милость, хваленая конфиденциальность «Механических соловьев»?! — продолжала возмущаться Зэла.
Уолтер только тяжело вздохнул. Он не знал, что сказать.
Все постоянные посетители «У Мадлен» и все работники паба знали, почему он не называется «У Хенрика».
Никто из них не видел Мадлен. Она умерла тридцать лет назад, во время последнего плавания Хенрика. Именно тогда он потерял ногу в сражении, и возвращался, не зная, как сказать своей молодой жене, что ее муж теперь калека. Тогда еще не было механических протезов такого качества. И механических кукол тогда только начали делать. Выходили они неуклюжими, с фарфоровыми лицами.
Но оказалось, что Хенрику некому сообщать плохие новости. Уолтер так и не узнал, умерла Мадлен от болезни или ее убили. Но Зэла показывала ему фотографию. Среди множества фотографий и картинок в рамках, украшавших стены, эта ничем не выделялась. Девушка на ней навсегда застыла в насмешливом полупоклоне. На ней было старомодное, длинное платье с корсетом, но длинные волнистые волосы ее остались распущенными, и даже шляпку, обязательную для дам тех лет она не надела. «Хенрик очень ее любил. У него не было женщин с тех пор, ни одной. Какая-то лебединая верность, или медвежья, уж не знаю, как у них там», — проворчала Зэла, но Уолтер видел, что она искренне сочувствует Хенрику. Они оба не могли разглядеть в лице на фотографии то, что видел там Хенрик, и стекло заслоняло Мадлен от мира так же верно, как могильная плита.