— Опять, значит, ночные бдения? Опять не спал?
— А ты?
— Конечно, дома, а где же еще? У меня сегодня работы много, вот и пришел пораньше, — Таратин поднес к близоруким глазам руку с часами. — Без четверти семь, в самый раз начинать.
— Как без четверти семь?
— Значит, прав я?
— В чем?
— Не ходил домой?
— Понимаешь ли, — Глотов пошевелил чуть немеющими пальцами левой руки, — не ходил… Собрался, а тут дождь…
— Да ведь дождь два часа назад кончился! — вспылил начальник политотдела. — два часа назад, слышишь? Посмотри на себя: глаза, как у индюка, пальцы дрожат, все лицо пятнами… Слушай, Вася, скажи мне честно. Только честно: соврешь — все равно пойму.
— Ну:
— Ты дурак или умный? Ты хочешь дожить до победы или решил здесь, за столом, концы отдать? Я готов, пожалуй, к последнему. Могу даже памятник надгробный заказать. Вот этакую трубку из гранита, метров трех в высоту, и на ней — золотою вязью: «Главному оболтусу Северного морского пароходства…» Заказать?
— А поди ты!.. — без обиды отмахнулся Глотов.
— Нет, не пойду. Я серьезно тебе говорю: перестань изнурять себя, слышишь? Перестань! Никому не нужны твои «бдения». Ну, какой из тебя сегодня работник, какой руководитель, если ты полудохлый от усталости? Скоро люди начнут приходить, с неотложным, с самым главным для них явятся, а увидят такую зеленую образину…
— Не пойму, — начиная хмуриться, перебил Глотов, — чего ты хочешь?
— Скажу яснее! — Таратин вскочил, одернул китель, проверил застегнуты ли крючки на воротнике. — Ты сегодняшнюю сводку Совинформбюро слышал? Так и знал, что нет. А сводка тревожная. Прут фашисты на восток, к Волге рвутся. Под Москвой не удалось, не удается под Ленинградом, так решили в новом месте слабину нащупать. Это тебе что-нибудь говорит?
— Пока нет.
— Жаль. А тут и думать-то нечего. Помяни мое слово, что на Воле вот-вот начнется горячее дело. Горячее́, быть может, чем под Москвой, чем в Севастополе было.
— Ну и что? К чему ты все это говоришь?
— Побеждает, как тебе известно, тот, кто сильнее и морально, и физически. Это правило одинаково и для каждого бойца, и для армии и для ее командира. Изнуренный, измотанный человек командовать армией не может. Дошло?
— Ах, вот что? — понял, наконец, Глотов. — Стало быть, ты считаешь, что я не справляюсь со своими обязанностями?
— Подожди! — Григорий Яковлевич положил руки ему на плечи, посмотрел в глаза. — Ты же умница, Василь, ты должен правильно понять меня. Скоро нам будет очень трудно, и не только на Волге, но и здесь на севере. Североморцам придется активизироваться, отвлекать на себя как можно больше живой силы и техники противника. Североморцам, — значит, и нашему флоту, и нам с тобой. Ты меня понимаешь? Я хочу, я прошу, я требую, чтобы ты был готов. Чтоб всегда, в любую минуту был таким, каким должен ты быть: нервы — вот, в кулаке! Силы — подковы гнуть! Воля — твоя, глотовская! Вот какой ты нам нужен, а не вата, пропитанная никотином!