Но в одно полнолуние Идельба не стала устраивать вылазку на террасу на крыше. В тот месяц она подолгу говорила по телефону и после каждого звонка становилась на редкость удручённой. Она не пересказывала девушкам содержания этих разговоров и не раскрывала имени собеседника, хотя по манере общения Будур и догадывалась, что им, как обычно, был её племянник. Но говорить об этом Идельба отказывалась.
Возможно, именно из-за этого Будур чутко и настороженно ожидала каких-то перемен. В ночь полнолуния она почти не спала, ежечасно просыпаясь и видя шевеление теней на полу, отходя от тревожных снов, в которых она мчалась по переулкам старого города, убегая от чего-то, что не могла толком рассмотреть. Ближе к рассвету её разбудил шум, доносившийся снаружи; выглянув в маленькое окошко, она увидела Идельбу, которая тащила бельевые шесты с террасы на лестницу. А следом – и оливковые горшки.
Будур выскользнула в коридор и подошла к окну в нише, выходившей во двор. Идельба сооружала их лестницу у наружной стены дома, за углом от того места, где дежурил у запертых ворот Ахмет. Поднявшись на стену, она окажется перед высоким вязом, который рос в проулке между стенами их дома и соседнего, аль-Динов из Нишапура.
Без раздумий, без промедления, Будур бросилась обратно в спальню и торопливо оделась, затем сбежала по лестнице вниз, во двор, завернула за угол дома и огляделась, чтобы убедиться, что Идельба ушла.
Ушла. Путь был свободен; ничто не помешает Будур последовать за ней.
Здесь она помедлила: непросто было бы описать ход её мыслей в этот поворотный в жизни момент. Она не думала о чём-то конкретном, а скорее, как бы взвешивала на чаше весов всё своё существование. Гарем, капризы матери, безразличие отца, недалёкое лицо Ахава, вечно плетущегося за ней по пятам простодушным недругом, слёзы Ясмины; сам Тури в целом, балансирующий на двух холмах по оба берега реки Лимат и в её голове; а за всем этим – огромные мутные массивы чувств, как облака, клубами перекатывающие через Альпы. Всё это теснилось в её груди, а снаружи, было ощущение, будто на неё устремлены десятки глаз призрачной аудитории, наблюдающей, возможно, за её жизнью, как звёзды, которые всегда рядом, даже если она их не видит. Как-то так. Как обычно и бывает в момент перемен, когда мы поднимаемся над повседневностью, сбросив шоры привычного, и, нагие, предстаём перед бытием, перед моментом выбора, необъятного, мрачного, ветреного. Мир огромен в эти мгновения, так огромен. Невыносимо. Все призраки мира видят его. Центр мироздания.