* * *
Пролетев пулей мимо рьяной вахтёрши, Марья выскочила на улицу и, громко хлопнув дверью, злорадно подумала о том, что подобное обращение с казённым имуществом непременно взмутит толстую гарпию до глубины её студенистой души.
Ретушируя контуры зданий, над Москвой повисли скорые мартовские сумерки, и невесомые искристые снежинки, теряя свою яркость, стали подёргиваться пепельно-сиреневатой матовостью. Потихоньку угасая, небо на западе постепенно наполнялось густым вишнёвым сиропом заката; разрезая холодную звень воздуха, слышались отдалённые гудки машин, а у самого парапета набережной, раздвигая темноту длинными жёлтыми ладонями, уже горели фонари.
Торопиться домой смысла не было. Последняя пара Кирилла заканчивалась без четверти шесть, так что, даже с учётом времени его прощального захода к Шелестовой, раньше восьми — половины девятого он дома объявиться не мог. В том, что эта особа сегодня выкинет Кирюшу вон, Марья не сомневалась ни минуты, а поскольку, кроме как домой, идти оплёванному Ромео будет абсолютно некуда, то его возвращение в родные пенаты — шаг просчитанный и абсолютно предсказуемый.
Сидеть дома в такой вечер не хотелось, и, поскольку Марья была почти не связана временем, она решила побаловать себя прогулкой по любимому Арбату. Сияя золотыми огнями, круглоголовые фонари заливали улицу жёлто-оранжевой карамельной патокой, и каждый камень брусчатой мостовой выделялся по краю отчётливым прямоугольным контуром. Высокие окна выступающих над брусчаткой эркеров уходили в глубокое, чёрно-фиолетовое небо. Узкие, тёмные, своим внешним видом они напоминали худые, впалые щёки чопорных английских аристократов, молчаливо сидящих за чаем с серебряной ложечкой в руке.
К вечеру на улице похолодало, но здесь, в оживлённой людской толпе, этого почти не чувствовалось. Наслаждаясь шумом голосов, Марья с удовольствием вглядывалась в освещённые витрины магазинов и, замирая от восхищения, ощущала свою причастность к кипучей жизни большого города. Остановившись у стекла, она каждой клеточкой впитывала звуки и цвета, скрупулезно запоминая всё до мелочей, чтобы когда-нибудь потом, расколов звонкое одиночество вечера на мелкие кусочки, растворить их в светлой реке испытанной радости…
— Ма-а-рья-я! — Хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, Кряжин прогромыхал ботинками по прихожей и, расшвыряв их по разным углам, рывком расстегнул пуговицы. — Дрянь ты эдакая…
Процедив сквозь зубы ругательство, он схватил пальто за воротник и, не глядя, набросил его на первый попавшийся крюк. Скользнув мимо вешалки, одежда съехала на пол. Захрипев, Кряжин пнул ногой распластавшийся по полу куль и, злобно задрожав ноздрями, с силой ухватился ладонями за дверной косяк.