Танго втроём. Неудобная любовь (Дрёмова) - страница 19

— Миша, а ты сам-то со своей Натальей в церкви венчался? — еле слышно проговорила Анастасия.

— Я коммунист, ещё раз тебе говорю!

— Тридцать лет назад ты коммунистом ещё не был, — так же спокойно, не повышая голоса, заметила Настя.

— Что ты от меня хочешь услышать? — Проведя руками по волосам, Крамской нервно выдохнул. — Нет, не венчался и нисколько об этом не сожалею.

— А может, Мишенька, поэтому Бог вам детей-то и не дал? — Слова сестры хлестанули Михаила наотмашь.

Перестав дышать, он закрыл веки и, вцепившись в волосы пальцами, на какой-то миг замер на месте.

— Никогда, слышишь, больше никогда не говори мне этого, — выплёвывая слова, не глядя на сестру, с натугой выдавил он. — Отчего у нас нет детей, касается только двоих: меня и Натальи, и никого больше. А Марья… Марья мне как дочь.

— Так и мне вроде не чужая.

— Тогда думай, что делаешь. У неё вся жизнь впереди, и испортить её будущее я не дам никому, даже тебе…


— Вот так всё оно и вышло, — теребя кончик платка, задумчиво закончила Анна. — Михаил уехал в Москву, а через два дня в сельсовет позвонили из райцентра и сказали, что регистрация перенесена загсом с двенадцатого мая на пятое. — Хлюпнув, Анна неровно сглотнула и, подняв глаза от земли, с надеждой посмотрела на отца Валерия. — Что же нам теперь делать-то, батюшка? Может, всё же обвенчаете?

— Не могу я этого сделать, Аннушка, пойми ты меня. — Глядя на худенькую сгорбленную фигурку, отец Валерий ощутил, как его сердце наполняется острой жалостью.

— Да, конечно, — понимающе посмотрев на батюшку, Кряжина неторопливо развернулась и, не поднимая глаз от земли, зашагала к калитке.

— А корзинку-то? — подхватив плетёнку под ручку, испытывая чувство какой-то отчаянной неловкости, отец Валерий столбом застыл у скамейки.

— Оставьте себе, батюшка. — Повернувшись в полоборота, Анна скользнула взглядом по высокой фигуре чернобородого мужчины, всесильного святого отца, не сумевшего или не пожелавшего стать мостиком между нею и Богом.

* * *

— И вот охота тебе была чушь пороть! — привстав со стула, Савелий Макарович протянул руку к блюду с праздничным оливье и, зачерпнув столовой ложкой, словно ковшом экскаватора, приличную гору салата, с оттяжкой вывалил её содержимое в свою тарелку. — Подумаешь, Страстница! Вон сколько народу привалило — пожрать на дармовщинку каждый, поди, не дурак.

Молча склонившись над тарелкой, Анна попыталась ковырнуть вилкой салат, но рука предательски дрогнула, и обмазанные майонезом кусочки картофеля и колбасы свалились обратно. Искоса взглянув на ходившие ходуном челюсти мужа, она опустила руку и, почувствовав, как к горлу, помимо воли, подступает обжигающая волна едких слёз, до боли закусила губу.