Для размещения Курт присмотрел чудом уцелевший маленький домик. Домик этот прилепился к кирхе с восточной стороны и был полностью скрыт её руинами. Груз затащили на кухню, сами разместились в единственной комнате. Топить печку в ночь не решились, плотно закрыли двери, а окна ещё и законопатили. Легли спать, легкомысленно не выставив наблюдения. Но почему-то Курт верил, что в эту первую ночь, вернее её вторую половину, всё обойдётся само собой и никто их врасплох не захватит.
Утром, ещё до завтрака, фельдфебель со всеми предосторожностями обошёл, а где-то ему пришлось и ползти, этот то ли маленький посёлок, то ли фольварк. Кирха была сильно разрушена, но колокольня, хотя и со сбитой верхушкой, но всё-таки устояла и давала хорошую возможность для наблюдения за вражескими позициями.
Взвесив всё, Курт выбрал для устройства наблюдательного поста смотровую площадку на верху колокольни. Солдаты перетащили часть оружия и оборудования к её подножию, наверх же всё затаскивал, размещал и маскировал на площадке он сам. Для наблюдений Курт приготовил бинокль с хорошей цейсовской оптикой, стереотрубу, да еще отличную снайперскую винтовку с мощным прицелом. Ведение скрытого наблюдения за передней линией противника было коньком Курта. Для этого он заранее подбирал приборы и приспособления, а снайперская винтовка — «К98» с шестикратным оптическим прицелом, была предметом его особой гордости. Он вынес её из-под Сталинграда как память о погибшем друге-снайпере из его взвода, застреленном противником в жестокой дуэли на развалинах города.
Родился Курт Матцигкайт в Мариенбурге, где издревле, ещё с дотевтонских времён, жили его предки. За два года до начала Польской войны он окончил гимназию и хотел поступить в университет. Но денег на учёбу и жизнь в большом городе не хватало. Он решил пойти служить в вермахт, подзаработать денег и выслужить военные льготы. Незаметно военная учёба переросла в реальные войны, из которых он не вылезал все эти годы, повоевав и в Бельгии, и во Франции, и в Польше, и в Прибалтике, прошёл по Белоруссии и России до Сталинграда, а затем откатился в обратную сторону, откуда и начинал, в Восточную Пруссию. Только теперь тело его было в шрамах, а душа опалена ледяным пламенем войны. Разное-всякое случалось с ним за эти годы, но воевал он расчётливо, так, как природный немец мастеровито делает любую работу, хоть и понимал всю противность этого действа человеческому существу. Трудом, потом и кровью выслужил он за три года своё офицерство и разжалование в фельдфебели весной сорок четвертого переживал как величайшую несправедливость. Да и из-за чего разжаловали-то? Врезал в челюсть капитану, который о своей заднице беспокоился больше, чем о роте, и угробил полсотни своих солдат, по нерадивости заведя их прямо на русские пулемёты. Ну, фельдфебель так фельдфебель, погоревал и будет, зато ответственности меньше. За время службы он научился подавлять эмоции, оставаясь хладнокровным в самой сложной обстановке, и за последние годы сорвался-то всего раз. Но вот и результат, офицерские погоны сняли.