Почувствовав раскрепощение, я сразу ощутил, как ноют мускулы плеч и шеи, ноги дрожат. Если уж я устал, то каково капитану!
Уйти сразу вниз, в свою каюту, как-то неудобно, подумают еще — обрадовался, побежал. И я торчу в рубке, хотя теперь здесь хозяйничает другая вахта. Мы свою «собачью» отстояли. Еще вот немножко пооколачиваюсь тут и пойду завалюсь спать. Там, внизу, ждет меня теплая каюта, чистая постель и книжка. Поблаженствую перед сном, понежусь...
— Пойдем ко мне, позавтракаем, — вдруг предлагает капитан. Наконец-то он решил отдохнуть — старпом заступил на вахту, можно и доверить судно.
После затемненной рубки в капитанской каюте слепит глаза свет тяжелых плафонов. Приятно сесть на диван, обтянутый чистым холстяным чехлом, расслабиться и умиротворенно и бездумно глядеть на ореховую отделку переборок, на медные сверкающие ручки дверей, на цветную фотографию «Катуни» в рамке, на большой барометр и аксиометр — «доносчик», как его называют моряки, по которому видно, как там, наверху, в рубке меняют курс.
Пришел Николаич. Оказывается, он пошуровал на камбузе и раздобыл белый хлеб, масло, варенные вкрутую яйца. Пока Носач кромсает колбасу на большие куски, а Николаич расторопно, без претензий на изысканность сервирует стол, я, слегка обалделый после вахты, блаженно впитываю приятное тепло каюты и чувствую, как начинает наплывать на меня сонная истома. От сознания, что не надо подниматься в рубку, не надо напряженно стоять на руле и мерзнуть на пронизывающем ветру, тихая радость заполняет сердце, и я улыбаюсь, думая, как мало все же надо человеку для счастья.
— Как зуб, Арсентий Иванович? — спрашивает Николаич, с завидным аппетитом уминая колбасу.
Я тоже не отстаю от него, рву зубами краковскую, аппетит волчий, никогда у меня такого не бывало. Что значит морской воздух! Если так пойдет — поднаберусь силенок.
— Как в море — так начинает. Как по заказу, — отвечает Носач, жует он осторожно, морщится. Говорит, что однажды пришлось ему самому себе рвать зуб.
— Самому себе? — не верю я.
— А что делать! — поднимает плечи Арсентий Иванович. — Фельдшерица молоденькая была, руки трясутся. Потянула — сил не хватает. Старпому говорю: «Давай ты». А он: «Боюсь, говорит, никогда не рвал. Глаз подбить могу, а зуб рвать — уволь». Пришлось самому. Хлопнул коньячку для храбрости — выдрал зуб. И ни в одном глазу.
— К базе надо было подойти, — мудро говорю я.
— Э-э, дорогой, — снисходительно улыбается капитан и как неразумному дитяти поясняет: — Это сейчас можно. А тогда ничего не было, самих баз не было. Вышел в море, взял рыбку и — к берегу на разгрузку. Вот когда писателям надо было выходить в моря — насмотрелись бы на жизнь рыбацкую.