– Пойдемте к остальным, – сказал он. – Пусть юноша спит и выздоравливает. А нам надо основательно посовещаться…
Они вернулись в покои, где ждали их принцесса, Баламут и чатури. Последний разминал крылья, носясь по комнате, и тараторил без умолку.
Характер вещей птицы не слишком изменился в лучшую сторону после обретения свободы. Ибо свобода, как оказалось, была неполной. Чатури не мог выбраться за пределы сотворенного Хорасом маленького осеннего мирка без посторонней помощи, поскольку был всего лишь вещей птицей, без всяких других магических способностей. И новая зависимость не способствовала уменьшению его сварливости.
Однако при этом чатури то и дело присаживался на плечо к Баламуту. И кусал его за ухо, пожалуй, даже с нежностью. Доркин отмахивался, но без особого раздражения, и похоже было, что эти двое за время своего совместного заточения изрядно пришлись друг другу по душе, сколько бы они ни ругались между собою.
Едва вошли колдуны и Овечкин с Фирузой, как Баламут предложил им закусить, «чем черт послал». Он указал на накрытый стол и скорчил такую гримасу, что всякому стало бы понятно – вино и фрукты, обнаруженные им в погребах Хораса, не то чтобы так себе закуска, но, возможно, даже не совсем фрукты и вино. Босоногий колдун, изучивший уже немножко характер своего беспокойного гостя из Данелойна, только вздохнул тяжело – он ужасно устал после стольких трудов. Но не один Баламут нуждался в добром обеде, и пришлось почтенному старцу напрячься, к великой радости королевского шута, и украсить стол жареным мясом, картошкою и хлебом, добытыми прямо из воздуха, а Де Вайле, со своей стороны, дополнила трапезу некоторыми данелойнскими деликатесами, рассчитанными на тонкий вкус королевских особ.
Аппетита, правда, особого ни у кого не оказалось, кроме, разумеется, Баламута, у которого он был всегда, да, как ни странно, у Овечкина. Михаил Анатольевич два дня практически ничего не ел и только сейчас вспомнил об этом. Он обнаружил даже, что джинсы, купленные Никсой, стали ему несколько широковаты, и принялся наверстывать упущенное. Остальные едва притронулись к еде, а Босоногий колдун так и вовсе не проглотил ни кусочка. Он вынул уже знакомую Баламуту удивительную трубку, раскуривавшуюся самостоятельно, и, пока все ели, пыхтел ею, полностью погрузившись в свои мысли. Когда же с трапезой было покончено, он встрепенулся и, обведя присутствующих пристальным взором, обратился к ним со следующей речью:
– Милостивые государи и государыни, подведем же итоги! Все мы уцелели и все в безопасности, благодаря самоотверженности нашего юного друга, Мишеньки Овечкина… несколько бездумной самоотверженности, я бы сказал, ибо стоило ему обратиться ко мне…