Тут в глаза ему бросилось кое-что. Что-то тут было не так… Он остановился и еще раз, более внимательно, огляделся по сторонам. Да, действительно… Лес был осенним, желто-багряным, но сухим и светлым, да и небо, хотя и пасмурное, было значительно светлей. Листва легонько трепетала на ветру, и в чаще, где-то поодаль, каркала ворона… Он перевел взгляд на крепость. На окнах не было решеток!
Что-то произошло за время их отсутствия? Что-то здесь изменилось? Или… или он все-таки попал туда, куда надо?
Овечкин немного потоптался на месте – надежда и боязнь разочарования боролись в нем, – и наконец, отбросив сомнения, решительно зашагал к дому. Сейчас он войдет, и все станет ясно. Только и всего.
Еще издалека Михаил Анатольевич разглядел, что на пороге дома стоит какой-то человек, и вздохнул с облегчением. Получилось… где бы он в данный момент ни находился, это было все-таки не то место, к которому навеки привязало его заклятие. И сейчас он, по всей вероятности, должен был увидеть двойника Хораса. В нем проснулось любопытство, он попытался представить себе этого двойника, и немедленно в воображении его всплыли два совершенно разных образа – неприятно-резиновый посетитель Басуржицкого и темный, но прекрасный демон в человеческом обличье. Они как-то смешались друг с другом, и впечатление эта смесь производила не слишком благоприятное. Овечкин даже смутился духом.
Но подойдя поближе, он увидел, что поджидавший его человек вовсе не похож ни на того, ни на другого. Хорас-второй – если это был он – и на человека-то не больно походил. Лишь контуры его фигуры напоминали человеческие, а так…
Перед Овечкиным было что-то мерцающее, легкое и прозрачное, очень красивое, как радужные переливы в мелких водяных брызгах, и смотрело оно на Михаила Анатольевича глазами, которые более всего напоминали два трепещущих язычка разноцветного пламени. И под взглядом этих удивительных глаз душу охватывало какое-то невнятное, теплое, сладостное томление, и хотелось стоять и стоять, лишь бы те смотрели и смотрели, хоть всю жизнь, и не надо было ни еды, ни питья, ни прочих жизненных благ…
Овечкин и встал столбом, разом обомлев и растаяв от такой неожиданной красоты и приятственности.
Хорас-второй улыбнулся. Ни лица, ни тем более рта у него не было, но улыбка отчетливо нарисовалась в глазах, и вслед за тем послышался голос, звонкий и мелодичный, который произнес:
– Добро пожаловать, человек…
* * *
Они сидели напротив друг друга в точно таком же кирпичном покое, как и в подлинной крепости Хораса, только здесь было куда светлее и уютнее. И здешний хозяин очень быстро развеял все недоумения Михаила Анатольевича по поводу столь удивительного сходства. Как оказалось, что-то вроде зеркального отражения мира голодных духов все-таки существовало, только было оно совсем не таким, каким те его себе представляли. В нем тоже обитали духи, и были они действительно двойниками, накрепко связанными каждый со своим представителем голодного мира, только не сытостью и отсутствием желаний отличались от них, а просто были невинны, как младенцы, и жили, как цветы в саду, и радовались жизни, не задаваясь никакими вопросами и не желая никаких перемен. Кто все это так устроил и для чего это было надо – они не знали, да и не хотели знать. Но те из них, чьи голодные двойники каким-то чудом вырывались на свободу или претерпевали изменения в своей психоэнергетической структуре, тоже вынуждены бывали менять свою жизнь. И Хорас-второй в свое время против воли оказался в изоляции, заточенным в подобии основного убежища Хораса-первого, в этой самой крепости, и не мог вернуться к себе домой, ибо по таинственным законам их симбиотического существования был причастным к заклятию, связавшему Хораса и Овечкина.